Или другой пример тоже из сферы, всем нам хорошо знакомой. Изображение «Троицы». Библейский сюжет: три путника за трапезой в гостях у Авраама и Сары. Так его и изображали с раннего Средневековья и в Византии, и в Западной Европе, и на Руси. Три путника (несколько позже три ангела) за столом, перед ними в почтительном поклоне Авраам, рядом подносит кушанья Сара, здесь же закланный теленок или ягненок, нередко изображается и сам процесс заклания слугой. Между тем отцами Церкви этот сюжет очень рано был истолкован как явление Бога-Троицы в виде трех ангелов Аврааму. И художники сделали это толкование темой своих изображений. Из картины постепенно начали исчезать яства, теленок, Сара и Авраам. В конце концов, остались только три ангела, перед которыми на столе стоит жертвенная чаша. Таким образом, если в ранних нарративных изображениях трапезы у Авраама сюжет и тема практически совпадали, хотя и там можно выделить, например, темы гостеприимства или почтительного отношения Авраама к путникам, то в «Троице» Рублева и близким к ней по изводу иконам и изображениям перед нами уже тема Троицы как Бога, и далеко не все современные зрители знают, что в основе этого образа лежит библейский сюжет (тема) гостеприимства Авраама.
Для искусства XX века характерна еще одна особенность в подходе к сюжету и теме, которую я показал, в частности, в моем Втором письме о духе сюрреализма. Правда, там я, кажется, не употреблял этих терминов. Речь идет о многолетней художественной разработке сюжета и темы картины Милле «Анжелюс» Сальвадором Дали. Как мы помним, в основу сюжета целого ряда своих полотен Дали берет известную картину Милле и создает серию своих работ, в темах и художественном содержании которых практически нет ничего общего с прототипом. Подобные художественные эксперименты и он, и Пикассо, и многие другие художники XX века нередко проделывали с известными работами старых мастеров, обнаруживая в них новые художественные смыслы (= создавая их).
Между тем я хотел бы еще продолжить разговор о форме-содержании, раз уж возникла эта тема, но прежде есть смысл кое-что уточнить о «духе», ради которого я так обильно процитировал Адорно. Как этот «дух» соотносится и соотносится ли вообще с понятием «духа», которое я использовал в сочетаниях «дух символизма», «дух сюрреализма», посвятив им немало писем в наших разговорах? Признаюсь, что, когда я начал несколько лет назад разговор о духе символизма, я совершенно не помнил о концепции духа произведения искусства Адорно, работу которого я основательно проштудировал сразу по выходе русского издания в 2001 году и благополучно забыл о ней, так как в целом общая эстетическая концепция этого мыслителя далека от моего понимания эстетического. Тогда тема «духа» как-то не привлекла мое внимание. Вспомнил о ней я только сейчас, когда решил развить свои идеи о форме-содержании.
В моем понимании эти два «духа» существенно отличаются друг от друга, но отчасти и имеют нечто общее. Отличаются они тем, что у Адорно, как я уже показал, да это следует и из его текста, речь идет о совершенно уникальном
Размышляя о форме-содержании, можно поставить интересный вопрос: а где собственно актуализуется та реальность (а это, несомненно реальность), которая обозначается этим понятием. Относительно традиционно понимаемой формы вроде бы более или менее понятно: в самом материально данном произведении искусства. Для живописи — это его сюжетная канва, композиция, цветовые отношения, графические мотивы и ритмы и т. п. А содержание вроде бы формируется под воздействием этой формы в сознании реципиента, эстетического субъекта. И у каждого субъекта оно какое-то свое, отличное от содержания у другого реципиента. Это вроде бы понятно, но все не так просто, если вспомнить наработки эстетики прошлого столетия об