Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга первая

Написал сие и сразу (!) пришел к пониманию того, что мы приблизились в наших беседах к новому этапу, когда ставятся такие проблемы и даются такие концептуальные ответы, что уже снимается, утрачивает смысл уровень внешней полемики по тем или иным частным вопросам, проблемкам, словарным терминам и понятиям; царапки, которыми Вл. Вл. и азъ, грешный, обменивались нередко. Кстати, наиболее мудрую позицию в этом плане, пожалуй, изначально заняла Н. Б., не вступая в частные полемические беседы, а просто излагая свое понимание того или иного вопроса. Ей следует и иногда возникающий «с того берега» из атлантического тумана и снисходительно взирающий на триаложную компанию О. В. Пожалуй, и нам с Вл. Вл. пора утвердиться на подобной академической позиции. Да что это я сваливаю с больной головы на здоровую. Наш глубинный эзотерик давно стоит на этой позиции, выдавая по каждому вопросу серию фундаментальных диссертабельных глав. Вот только ваш покорный слуга никак не может успокоиться и пытается вызвать каждого из участников на словесную дуэль, возмущая гладкие воды триаложного академизма ненужными всплесками.

А совсем ли уж ненужными? — шевельнулся во мне один из подпольных человечков, которых в каждом из нас живет немало (вот, у Вл. Вл. всегда регулярно высовывает нос какой-то Некто в черном). Полемика, научная дискуссия, что ни говори, а имеет то преимущество, что заставляет каждого из полемистов продумать еще и еще раз все, что вызывает у оппонента какие-то вопросы, неприятие и требует или дополнительно аргументировать свои взгляды, или пересмотреть их. Приведу недавний пример. Вот, в прошлом году в нашей беседе с Н. Б. «длиною в год», которая публикуется в Триалоге plus[192], я достаточно активно полемизировал с мыслью Бердяева о том, что перед искусством стоит цель теургического преобразования всего мира, а не просто создания произведений искусства. Я риторически вопрошал Бердяева: да кто поставил перед искусством такую цель? Бердяев по понятным причинам не счел нужным мне ответить. Между тем недавно косвенно за него попытался ответить Олег, даже не зная об этой моей полемике с русским мыслителем.

Он развивает спорную, на мой взгляд, хотя, конечно, и не новую мысль о том, что художник вообще-то практически не является подлинным творцом своего произведения. Оно создает себя само, действуя художником как орудием производства. Олег подкрепляет эту идею ссылками на Шеллинга, концепты феноменологов, нейробиологов, диалектиков и прежде всего на Лосева. Среди прочего он приводит в качестве аргумента и следующий пассаж: По Адорно, — здесь он близок к Шеллингу и Лосеву, — работа художника направляется некими принципами, которые заключены в объективной реальности. Субъективность проявляется в работе творца, а не в передаче того, что сам художник вроде бы хочет сообщить реципиентам. Художественное произведение нацелено на динамический баланс между субъектом и объектом без гарантии того, что он будет успешным. «В процессе творчества, — пишет Адорно, — перед [художником] стоит задача, которая была перед ним поставлена, а не та, которую он сам перед собой ставит». Художественные формы, «похоже, ждут освобождения» из материала. Действия самого художника неважны. «Он является посредником между проблемой, которая поставлена перед ним как нечто данное, и ее решением, как оно потенциально содержится в его материале. Если инструмент можно назвать продолжением человеческой руки, тогда художник — это продолжение инструмента». Как с подобной категоричностью не пополемизировать, хотя зерно истины во всем этом, конечно, есть? Я, правда, воздержался — не было времени, а просто задал Олегу вопрос, который по близкому поводу задавал и Бердяеву: «Кем поставлена эта задача перед художником?» На что получил интересный ответ: «Однако, как я понял с годами, философские взгляды — это не просто результат логического убеждения, а некоего практически физического прочувствования проблемы (как у Мерло-Понти, всем организмом; да и Флоренский-Лосев уже к этому подошли в имяславии), в результате самой жизни и медитативной практики вглядывания. Вот я вижу, что у меня подобный опыт уже совсем другой, чем у тебя. Например, ты спрашиваешь, „кем ставится задача художнику“ по-Адорно. А у меня даже не возникает такого вопроса, и стало быть, нет необходимости объяснять, что он имеет в виду. Задача, по феноменологам и диалектикам, естественно, само-ставится, исходя из всего окружения и ситуации. Такова же и модель интерпретации у герменевтов типа Гадамера. Интерпретация само-происходит. У тебя же все-таки, хотя ты логически можешь это и отрицать, подсознательно субъектно-объектная система взглядов»[193].