Третий всадник

– Слабо верится. Человек неприятный, но… Предатель?

– Ну а что такого? Хотя он в моем коротком списке далеко не на первом месте.

– А кто на первом?

– На первом месте наш уважаемый руководитель Русаков.

Горец аж с лица опал:

– Ты это серьезно, командир?

– Нет, дорогой, это я с тобой в игрушки деревянные играю на леденцы! – воскликнул я. – Серьезнее некуда, Тамерлан! Настолько серьезно, что от этого зависит, сдохнуть нам или победить.

Я начал излагать ему давно выстроенные мною доводы. Русаков сам из этих краев, в Москве лишь два месяца. У него были приятельские отношения с беглым завотделом обкома Головченко, а потом демонстративно недоброжелательные. Русаков не раз сетовал, что не разглядел вовремя классового врага, но звучало это как-то не шибко искренне. Он имел доступ ко всем нашим материалам. По хронологии получалось, что очередную угрозу подпольной организации всегда ликвидировали после того, как мы информировали нашего руководителя. Именно после доклада ему о фигурантах тех быстренько убивали или похищали. Ну и еще были многие подозрительные особенности поведения, говорящие сами за себя детали.

Горец, выслушивая мои доводы, кивал все более угрюмо. Потом мрачно произнес:

– И что ты предлагаешь с ним делать, Саша? Как хочешь проверять? В глаза его спросить: «Товарищ Русаков, вы шпион?»

– Русаков наверняка тебе по-начальственному посоветовал присматривать за мной. И делиться впечатлениями с ним. Так?

– Так, – вздохнул Горец. – Но слово даю, ничего против тебя не докладывал. Потому что меня с детства строго учили тому, что можно говорить, а о чем промолчать.

– Настало время тебе сделать подробный доклад Русакову. И сообщить ему нашу тайну.

– Какую тайну? – встрепенулся Горец.

– А вот над этим мы сейчас будем думать…

На следующий день Горец отправился к Русакову и поведал, что уполномоченный Большаков раскопал место обитания Аполлинария Дурнева, того самого беглого обвиняемого по нашумевшему делу о хищениях из «Заготзерна», который заведовал там складами. Тот был близко связан с Головченко и вполне может знать его нынешнее место пребывания. На днях бывший зернозаготовитель заселился в «Шанхайчике», снимает там у корейцев угол на втором этаже самостройного дома.

Плохо, что это место пользуется дурной славой, там крутится много всякого антиобщественного элемента, наблюдение вести тяжело. Можно, конечно, устроить полноценную облаву, привлечь для этого войска ОГПУ и перетряхнуть весь «Шанхайчик». Но в том районе столько хитрых ходов, проходов и выходов, что беглый жулик может просто ускользнуть в какую-нибудь дыру, как крыса. Так что пускай пока отдыхает он в неге и безмятежности. А завтра приедет в город осведомитель, который может втихую подвести к фигуранту чекистов. Тогда и возьмем Дурнева тепленьким. В общем, послезавтра за жулика примемся со всей беспощадной непримиримостью.

Когда Горец вышел от москвича, с его лба тек пот. Позже, в тихой обстановке, он рассказал, что москвич остался доволен ситуацией, но пообещал кары небесные и дисциплинарные, если мы сорвем задержание… Ну что, думаю, сегодня ночью все и выяснится…

Глава 28

В качестве пункта наблюдения мы выбрали крошечный заброшенный кирпичный домик с вросшими наполовину в землю окнами. Конечно, приглядывать за обстановкой лучше с какой-нибудь тактической высоты, но уж как получается. Тем более вид открывался хороший, аж душа пела. Не от красот пейзажа, а от того, что подход к объекту был как на ладони, отсюда мы никого не проглядим. Всякую вражину моментально узрим, зафиксируем и скрутим.

На наблюдательном пункте было сыро. Кирпичные стены с плесенью, трухлявые ящики, сгнившие настолько, что окрестная публика не нашла нужным их утащить. Писк пробежавшей крысы. Темнота. И окошко, в которое светила полная и сытая, будто объевшаяся звездного молока, круглая луна с оранжевым отливом. Она бросала свой свет на окрестности, окрашивая предметы и здания в волшебные цвета. И я ощущал, будто проваливаюсь в какую-то сказку. Точнее, в готический роман.

А еще в душе звучало чувство тревожного ожидания, подстегиваемое металлическим листом на крыше ближайшего дома, который бил под действием поднявшегося сегодня сильного ветра громким ритмичным стуком. Ветер склонял чахлые деревья, тщетно пытался согнуть единственный фонарь, похожий на привязанный к корабельной мачте бочонок, исходящий желтым светом, сливавшимся в единый поток со светом луны. Старая водонапорная башня напоминала донжон в баронском замке, а хлипкие причудливые строения вокруг – хижины подневольных крепостных крестьян. В окружающем мире сейчас жило нечто волшебное, изменчивое и вместе с тем постоянное, вечное.