Третий всадник

– Ах ты пострел… – Притыкин сделал гигантское усилие, но все же не отвесил нахалюге пинок. А пошел приодеться.

Светлое настроение с него как ветром сдуло. Он ощущал, как на солнце наползают тучи. Дела закручиваются, и как бы голову тут не сложить. Контрреволюция, воры, ОГПУ – как все сложно и опасно. Но выбор сделан. И оставалось только совершать то, чем он всегда занимался, – исправно исполнять свою работу.

Опасения, что придется пробираться куда-нибудь на кудыкину гору через весь город или пригороды, не оправдались. Встреча была назначена на старом ипподроме, куда медленным шагом идти минут сорок.

Притыкин по дороге несколько раз пытался разговорить пацана, узнать, что же за важные люди назначили встречу. Но тот только презрительно кривился и фыркал – ну, чисто барон голубых кровей, попавший ненароком в компанию к свинарям. Все же надо будет ему полноценный подзатыльник отвесить. Но сперва пускай доведет до места.

До революции старый ипподром и прилегающий к нему английский парк были излюбленным местом праздного буржуазного времяпровождения. Азартная публика спускала деньги на бегах. По парку прохаживались господа с дамами и дамы с собачками. Кружева, кринолины, женские шляпки, дорогие духи, строго присматривающие за порядком городовые – все в прошлом. Во время Гражданской войны беляки зачем-то взорвали трибуны ипподрома. Осталось несколько конюшен, которые использовались и теперь. Вот и сейчас Притыкин услышал ржание, а потом рассмотрел двух лошадей с всадниками, которые гарцевали по заросшим травой беговым дорожкам.

Парк где-то прилично зарос, а где-то его, наоборот, безжалостно выкорчевали, напрочь уничтожив чопорный английский вид. Но до сих пор это место население предпочитало для воскресного отдыха. Только публика была уже не столь изысканна, но зато было куда веселее. У пруда соревновались гимнасты. Люди играли в бадминтон. Гуляли, взявшись за руки, парочки. Немного в стороне компашка рабоче-крестьянского вида распивала горькую со скудной закуской. Еще пару лет назад, на излете НЭПа, здесь сплошь и рядом устраивали пикники, но теперь было не до этого.

Впрочем, еще один пикник здесь все же нашелся. Железнодорожник с пацаном вышли к компании из двух человек, которая мирно расположилась в отдалении у разросшегося кустарника, прямо на еще не прогревшейся после зимы земле, постелив на нее дерюгу и кусок овчины. В центре стояла бутылка с самогоном, на салфетке были разложены холодная вареная картошка, репчатый лук и мелко порезанное сало. И стояли три граненые рюмочки из стекла с розоватым отливом.

Повинуясь приглашающему жесту, железнодорожник присел на дерюгу, сглотнул жадно слюну. Натюрморт выглядел страшно аппетитно, сразу захотелось есть. С рабочего рациона, карточек и столовой в мастерских не растолстеешь. У многих, особенно многосемейных, порой, когда начинались перебои с поставками, едва сил хватало, чтобы работать без голодных обмороков. А тут эти сидят и жрут. И ему тоже захотелось вот так же беззаботно сидеть и жрать.

В стаканчики потекла самогонка. Гостю указали на картошку – мол, ешь, пей и ни в чем себе не отказывай.

– Ну, чтоб Господь путь наш ковром красным выстлал, а не колючками! – выдал заковыристый тост один из новых знакомцев.

Железнодорожник крякнул, когда обжигающий самогон покатился по его пищеводу. Тут же закусил картошкой. И через некоторое время ощутил, что все тревоги, страх и неопределенность уходят, а на их место приходит ленивое умиротворение. Все же давно он не пил, теперь много ему не надо, чтобы опьянеть.

С трудом отведя взгляд от еды, Притыкин внимательно рассмотрел своих новых знакомых, которые так жаждали его увидеть. Оба бородатые. Один походил на портового амбала, поперек себя шире, густо заросший волосами. Второй весьма похож на первого, только вдвое старше и в два раза мельче. И глаза у обоих пронизывающие и какие-то оценивающие – с такими взором скотину выбирают на рынке на мясо.

– Так это ты, что ли, Клима Марковича видел перед погибелью его лютой? – в какой-то былинной тональности изрек старший.

– Видел, – подтвердил железнодорожник.

– Ну, за помин души раба божьего.

Опрокинули еще по рюмочке. Вторая у Притыкина пошла еще лучше первой. А потом картошка… огурчик… Ох, хороша ты, жизнь. Жалко, за такое удовольствие придется платить. Может, прямо сейчас.

А бородатые между тем затеяли неторопливый разговор. Точнее, говорил только старший, другой же крякал, подмигивал и издавал одобрительные возгласы. А иногда угрожающе пялился на гостя.

Старший вцепился в железнодорожника мертвой хваткой. И все выспрашивал, вынюхивал. Кто такой? Откуда взялся? Как в тюрьму попал? Как с Климом Марковичем сошелся?

– Вы, люди добрые, прямо как в милиции выпытываете, – хмыкнул Притыкин и тут же прикусил язык, вспомнив, как болезненно воспринимают уголовники сравнение их с представителями органов охраны правопорядка.

– Да кто такая твоя милиция, – добродушно улыбнулся старший. – Так, мелочь. Мы куда хуже. У нас не забалуешь.