Третий всадник

Я пожал «куму» пухлую ладошку. По его счастливым глазам было видно, что он затевает какую-то свою интригу. Но меня это не волновало. Меня интересовало, что наговорил Кащеев своему приятелю. В тюрьме и в поезде люди бывают чрезвычайно откровенными со случайными попутчиками.

Хотя загадывать нельзя, как оно будет. Но очень уж хочется…

Глава 14

В строительном вагончике было тесно и зябко. Железнодорожник сидел на табурете, положив руки себе на колени, и скорбно смотрел в пол. Похоже, ничего хорошего от меня он не ждал.

Мы были почти что ровесниками, но выглядел он гораздо старше и меня, и своих лет. Худощавый, широкие жилистые руки-лопаты, скуластое лицо уже покрыто морщинами. Видно, что человек живет тяжелым физическим трудом и жизнь его не баловала.

– Слышал, что Кащеева зарезали? – не стал я тратить время на прелюдии и интерлюдии, а сразу приступил к основному разделу нашей «музыкальной пьесы».

– Как не слыхать? Слыхал, – как-то вяло произнес железнодорожник. – Все же от смерти не убежишь, коли она за твоей спиной встала. То крестьяне едва не забили. Вытащил я его. Так смерть все равно его нашла.

Похоже, настрой у гражданина Притыкина сейчас фаталистически-философский. В подтверждение этого он горестно вздохнул и добавил:

– И я здесь сгину, невинная душа. Потому что судьба такая на роду написана. А судьба-злодейка всюду встретится, ее конем не объедешь.

– Ты эту поповщину мне брось, – прикрикнул я. – Руки опускать – последнее дело. Тем более когда рядом есть ОГПУ, которое всегда советскому человеку поможет.

– Прокуроры с судами уже помогли. И жене. И мне.

– Ну что касается тебя – так это ты сам накуролесил. Вместе с прокурором. Грех обижаться.

– Я не обижаюсь. Говорю же – судьба такая.

– А такую поговорку слышал? Не нам судьба – судья, а мы судьбе – хозяева… В общем, такая петрушка у нас получается. Ты нам поможешь, глядишь, и я твоему горю помогу, Борис Илизарович.

Железнодорожник недоверчиво посмотрел на меня:

– И чем же вы, гражданин начальник, мне поможете?

– Все зависит от того, чем поможешь ты. У нас пока не коммунизм. Каждому по труду. Вот и потрудись на славу.

– Это как же?

– Ты с Кащеевым последние его дни общался. Вот и поведай для начала о чем.

Притыкин задумался. Наморщил лоб. Видно было, что не хотелось ему говорить на эту тему, но куда денешься.

– Общался. Мужчина он знающий, образованный. Таких в камере не слишком жалуют. Особенно если служил в «Заготзерне». Так что больше не на кого ему опереться было.

– Так о чем у вас разговоры были? Да не тушуйся ты. Приятелю своему ты все равно хуже не сделаешь. А государству нашему советскому поможешь. Глядишь, и государство тебе снисхождение выпишет.

Он еще подумал. Потом пожал плечами. Таиться было глупо. Разочаровывать ОГПУ еще глупее. Поэтому выдал он мне все. Говорил долго, с толком и расстановкой, но я не перебивал. Пусть выскажется.

Его угрюмые описания тюремной голодной жизни вполне можно опустить, как не представляющие особой ценности. А вот их разговоры с Кащеевым по душам – это куда интереснее.

Конечно, многого ему бывший складской работник не рассказывал. Но кое-что любопытное до сокамерника донес. Например, что шайка расхитителей, с которой его повязали, была не единственная, с кем он работал. Якшался в числе прочих с настоящими разбойниками с большой дороги. В основном брал на себя хозяйственные, а не боевые функции, сам на дела не ходил. Одна такая шайка-лейка до сих пор на свободе. Они залетные, но в области закрепились жестко. И им нужно кое-чего по железной дороге перебросить. А тут у Притыкина все карты на руках.

Борис Илизарович и правда знал на дороге почти всех. Будучи вполне пронырливым, поработал он и кладовщиком, и путейским рабочим, и даже на маневровом паровозе покатался помощником машиниста. Завел множество знакомств. И, прознав про все это, Кащеев впился в него как клещ. Все намекал, что живет Притыкин голодно, а мог бы на бутерброды масло с икрой густо мазать. Надо только с правильными людьми правильные дела иметь.

Разговоры эти про бутерброды с икрой и про какие-то выгодные дела звучали в камере как-то отдаленно и даже смешно до абсурда. Притыкин их поддерживал только потому, что о чем-то говорить надо было. Но однажды вечером Кащеев объявил:

– Боренька, ты долго тут не просидишь. И так над тобой уже вся тюрьма потешается. Скоро до большого начальства дойдет твоя история, и тебя пинком отсюда, с казенных харчей, погонят.

– Твоими бы устами, Клим Маркович, да мед пить, – отозвался железнодорожник.

– Мед пить – это да. Это хорошо. Это тебе не с хлеба на квас перебиваться. А ныне и хлебушка с кваском уже нет, иначе бы твоя женушка зерно не воровала.

– Твоя правда.

– Дам тебе адресочек тайный. Как выйдешь, сходи по нему. Человек там живет отзывчивый. Глядишь, тебе поможет. А ты ему. На взаимной помощи весь мир держится.

– Да бросьте, Клим Маркович. Кто ж меня выпустит? Так, чую, и сгину на каторге. Десять лет еще сидеть.