Третий всадник

– Дайте денежку на хлеб! Или хлеба! Я пять дней не ела! Дети мои от голода умерли!

– Да-а, – протянул я. По хитрой физиономии женщины, вполне, кстати, сытой, этого не скажешь.

– Вы еще здесь живете хорошо, – продолжала завывать она. – Нужды не видите! А в нашем крае поголовно все умирают с голода! У нас там уже нет никаких колхозов!

Я вздохнул, прикидывая, что с ней делать. Тащить ее в ближайшее отделение милиции за антисоветскую пропаганду? Это полдня потерять, а у меня сейчас встреча с «кумом». Поэтому я гаркнул:

– Сейчас сведу в ОГПУ. Там про колхозы расскажешь!

Она ойкнула и тут же лихо бросилась бежать. Глядя на нее, припустили прочь несколько профессиональных попрошаек. Но на паперти осталось еще достаточно нищих. Эти уже не цепляли прохожих за рукава. Истощенные, с потухшими глазами, они просто тупо и угрюмо сидели на брусчатке и мечтали об одном – о куске хлеба. Их и правда пригнал сюда голод. Все принимаемые меры, направленные на помощь этим людям, пока оказывались недостаточными. Просто не хватало ресурсов на всех.

Мне вдруг пришла в голову обжигающая мысль. Мы зависли в точке перелома. И в течение года решится все. Или победит стремящаяся в будущее страна, пусть пока и голодная, но готовая преодолеть все лишения и трудности. Или мы не выкарабкаемся из пучины, и тогда обрушение будет страшное. Нашей страны просто не станет. А на бескрайних просторах останутся только такие вот нищие с потухшими глазами или куркули, прячущие хлеб.

За собором я преодолел переулок и вышел на еще одну площадь. Тут тоже толпился народ, правда, несколько другого пошиба. Ведь площадь в народе была прозвана «Тюремной».

Изолятор для подследственных № 2 был самым большим в области и располагался в похожем на бастион здании старой тюрьмы. Оно было возведено еще в конце девятнадцатого века, верно служило царям, а теперь служит нам. Как ни крути, а на данном этапе развития социалистического государства без тюрем никуда. Слишком много людей осталось от старого режима, достойных ее. Да и новые наплодились сверх меры.

У ворот стояла длинная и угрюмая очередь. Крестьяне с мешками, тетки с корзинами, матери с выводками детей. Их близкие сидели за этими стенами, а может, уже и были отправлены по этапу. Передать весточку или передачку с оторванной от сердца провизией – ради этого люди выстаивали у этих ворот часами. Шкет, похожий на начинающего карманника, махал носовым платком, как матрос на корабле флагом, подавая знаки кому-то, прописавшемуся в камере с видом на площадь.

Я заметил в стороне скромную дверь, откуда появилось трое человек в военной форме с петлицами службы исправления наказаний. Понятно, мне туда.

Впрочем, дойти до двери я не успел. По дороге меня окликнули:

– Гражданин, постойте!

Я обернулся и увидел низенького курчавенького ростовщика с хитрыми глазами, по какому-то недоразумению напялившего военную форму.

– Товарищ Большаков? – спросил «ростовщик».

– Он самый. А с кем имею честь? – осведомился я, уже зная ответ.

– Белкин. Хозяин тайн мадридского двора и местной тюрьмы. Мне насчет вас Панкратов звонил. Сказал, что сейчас подойдете. Вот и решил переговорить на свежем воздухе.

– Чего так?

– А свежий воздух звуки почти не проводит, которые не для чужих ушей.

– Мадридский двор, говорите? – хмыкнул я.

Сколько я сталкивался с системой исправления наказаний, столько убеждался, что тюрьма есть сосредоточие таких жутких интриг, страстей и загадок, что пресловутому мадридскому двору до нее далеко, как до луны. Именно сюда сходились все беды и страсти, кипящие в области. Ну а заодно информация на любой вкус и на любую потребность – хоть для розыска, хоть для чекистов. Поэтому с тюрьмой надо дружить. Где мои коллеги и милиция забуксуют, там всегда тюрьма поможет. Примерно то самое я и сказал сейчас Белкину. Тот мой пассаж оценил:

– Ты вкусил самую суть. Так все и есть…

Мы направились в сторону площади с фонтаном, облюбованной извозчиками с их пролетками. Они галдели, переругивались, кормили и поили лошадей.

– Шумная публика, – отметил я, присаживаясь на гранитный парапет.

– Недолго им шуметь осталось. Скоро их переедет автомобиль. Таксомотор. Равно как кулака и крестьянина-единоличника переедет трактор, – с удовлетворением произнес Белкин. – Я с восторгом гляжу в будущее. Оно будет полно чудес.

– Ну а пока…

– А пока настоящее полно чудовищ. Но это ненадолго.

«Кум» прямо излучал жизненный оптимизм, смешанный с хитростью. И вызывал невольную симпатию вкупе с желанием одолжить ему денег. Криминальный мир много потерял, что товарищ Белкин пошел не по стезе мошенника, а влился в ряды борцов с уголовщиной.

– Пока ты ехал, я поднял кое-какие записи по этому вашему Кащееву, – поведал он.

– И много набралось? – спросил я с некоторой потаенной надеждой.

– Да не слишком. Как только поступил, мы пытались провести внутрикамерную разработку по поводу его соучастников. Но на контакт он ни с кем не пошел. Потом была неприятная история. Конфликт в камере. Там в основном крестьяне по «дедушкиному указу» сидят. Ты в курсе, что это?

– Закон о трех колосках, – поддакнул я.