Солженицын-писатель не понял, что трагическая борьба в мире добра и зла, правды и лжи – прежде всего духовная борьба. Что зло преодолевается противоположным ему добрым духом. Что ложь обличается правдой, но правда открывается человеку только в любви и любовью. Добро и правда, с одной стороны, и зло и ложь, с другой, – принадлежат к противоположным онтологически разным реальностям. Солженицын, исповедующий себя христианином, должен был согласиться с тем, что христианин лишь в любви и любовью может искать и находит единственно чистый источник духовной творческой энергии, обличающей и борющейся со злом и ложью. Ее активность не может вдохновляться злобой, ею она отравляется. Тем и страшна диалектика наших чувств, что злость самые лучшие и возвышенные наши чувства превращает в зло и ложь…
…Но здесь должно сказать, что, может быть, более всего с отысканием этой черты было связано все, столь трудно переживавшееся нашей Церковью из десятилетия в десятилетие и вошедшее в единственный в своем роде духовный опыт нашей Церкви. Солженицын не сумел подойти к нему даже издалека. Не сумел и не захотел. Вместе со многими лишь приблизившимися к Церкви, но как следует так в нее и не вошедшими, Солженицын-писатель остался ей чужим, подавленным, как нам кажется, слишком для него привычным, плоским, узко и мелко-рационалистическим подходом к вещам и отсутствием любви. Отсюда и требования его к Церкви, уже одной своей формой свидетельствующие, насколько он ей далек. Требования, высказанные с таким наглым самомнением и ни с чем не считающейся твердокаменной самоуверенностью.
За ними, однако, можно увидеть замысел – может быть, не его или не только его – вместо понятных и более чем позволительных разногласий в нашей Церкви по волнующим все христианство вопросам, внести в Церковь разъединение, раскол. Создать внутри Церкви опорный пункт действенной «христианской» альтернативы всему советскому обществу во всем. Солженицын не понял, что любая политическая материализация религиозных энергий, которыми живет Церковь, убивает ее, что, поддавшись такой их материализации, Церковь перестает быть Церковью. И что безусловный обязательный, священный миссионерский долг ее – о котором каждый священник знает, вероятно, не хуже приблизившегося к Церкви писателя – нельзя превращать в прикрытие истребляющей религиозные энергии какой бы то ни было политической их материализации.
Один вдумчивый и хорошо знающий Россию и Русскую Церковь английский рецензент книг Солженицына как-то писал: «Его (Солженицына) целью является изменить понимание русскими самих себя и понимание того, где они находятся» («Frontiers», vol. 14, № 4, 1971). К этому можно было бы добавить: не считаясь с опытом Церкви, он хотел бы изменить понимание русскими церковными людьми самих себя, своей церковности и понимание того, где они находятся. Это значит стать на один из путей, теперь многочисленных, псевдоцерковности»4.
Текст интервью отца Всеволода был опубликован лишь в апреле 1974 года в малотиражном Бюллетене Отдела внешних церковных сношений. Оно вызвало бурю негодований не только среди диссидентов, но и среди творческой интеллигенции. Английский историк религиозного диссидентского движения в СССР, Джейн Эллис, писала: «Протоиерей Шпиллер выбрал для выражения своей точки зрения такое неподходящее время и место, что это у многих вызвало серьезное беспокойство и подозрения относительно истинных его побуждений. Он мог высказаться по поводу церковности Солженицына и других верующих в любое другое время и в соответствующем церковном органе, а не через АПН. Более того, его упреки были направлены не по адресу: Солженицын никогда и не претендовал на роль религиозного или христианского писателя, а те на Западе, кто объявлял его таковым, едва ли могли понять адекватное, но довольно далекое от них изложение природы православной церковности и сделанное о. Всеволодом Шпиллером. Ему следовало учесть, что, давая свое интервью сразу после высылки Солженицына из страны, он становился для многих в ряды клеветников, поносивших писателя. Его интервью в сильно искаженном виде вошло в книгу, изданную по-английски, с целью дискредитации Солженицына, и многие верующие РПЦ сурово критиковали его за это»5.