Сущность христианства

Вследствие того, что непосредственное[97] единство рода и индивида простирается за пределы разума и природы, этот универсальный, идеальный индивид стал, вполне естественно и неизбежно, считаться сверхъестественным, небесным существом. Поэтому нелепо выводить из разума тождество рода и индивида; ибо только фантазия осуществляет это единство, фантазия, для которой нет ничего невозможного, та самая фантазия, которая творит чудеса; ибо величайшее чудо есть индивид, который, будучи индивидом, в то же время является идеей, родом, человечеством во всей полноте его совершенств и бесконечности. Поэтому также нелепо отвергать чудеса, но принимать библейского или догматического Христа. Приняв принцип, нельзя отрицать его неизбежных следствий.

О полном отсутствии в христианстве понятия рода особенно свидетельствует характерное учение его о всеобщей греховности людей. Это учение основано на требовании, чтобы индивид не был индивидом, а это требование в свою очередь покоится на предположении, что индивид сам по себе есть совершенное существо, адекватное представление или бытие рода. Здесь совершенно отсутствует объективное созерцание того, что «ты» способствует совершенству «я», что люди только вместе образуют человека и являются тем, чем может и должен быть человек. Все люди грешны. Я допускаю это: но все они грешат по разному: между ними существует очень большое, существенное различие. Один человек имеет склонность ко лжи,[98] другой — нет; он скорее пожертвует своей жизнью, чем нарушит свое слово или солжет, третий любит выпить, четвертый любит женщин, пятый свободен от всех этих недостатков или по милости природы, или благодаря энергии характера. Таким образом люди взаимно дополняют один другого не только в физическом и интеллектуальном, но и в нравственном отношении, благодаря чему в целом они являются тем, чем они должны быть, и представляют собою совершенного человека.

Поэтому общение с другими людьми облагораживает и возвышает: в обществе человек невольно, без всякого притворства, держит себя иначе, чем наедине с самим собой. Любовь, особенно половая любовь, творит чудеса. Мужчина и женщина взаимно исправляют и дополняют друг друга и только в единении представляют собою род, т. е. совершенного человека.[99] Любовь не мыслима вне рода. Любовь есть не что иное, как самоощущение рода, выраженное в половом различии. Реальность рода, служащая вообще только объектом разума, предметом мышления, становится в любви объектом чувства, истиной чувства; ибо в любви человек выражает недовольство своей индивидуальностью, постулирует существование другого, как потребность сердца, и причисляет другого к своему собственному существу, признает жизнь, связанную с ним любовью, жизнью истинно человеческой, соответствующей понятию человека, т. е. рода Индивид не полон, не совершенен, слаб, беспомощен; а любовь сильна, совершенна, спокойна, самодовольна, бесконечна, ибо в любви самоощущение индивидуальности обращается в самоощущение совершенства рода.

Но и дружба действует так же, как любовь, по крайней мере, там, где она является истинной, искренней дружбой и носит характер религии, как это было у древних. Друзья дополняют друг друга; дружба есть залог добродетели, даже больше, она есть сама добродетель, но добродетель общественная. Дружба возможна только между людьми добродетельными. как говорили еще древние. Но для нее не нужно совершенного сходства или равенства, а скорее она требует различия, ибо дружба покоится на стремлении к самодополнению. Благодаря другу человек обретает то, чего ему недостает. Дружба искупает недостатки одного добродетелями другого. Друг испрашивает оправдания для друга перед Богом. Как бы ни был порочен человек сам по себе, его хорошие задатки обнаруживаются в том, что он ведет дружбу с людьми достойными. Если я сам не могу быть совершенным существом, то я, по крайней мере, ценю добродетель и совершенство в других. Поэтому если когда-нибудь Бог пожелает судить меня за мои грехи, слабости и ошибки, я выставлю ему своим защитником и посредником добродетели моего друга. Бог оказался бы существом деспотическим и неразумным, если бы осудил меня за грехи, которые хотя я и совершил, но сам же осудил их, любя своих друзей, свободных от этих грехов.