Сразу после войны

Самарин не ответил — продолжал намыливать лицо. Я начал кудахтать, как растревоженная наседка, а что говорил — не помню. Водя помазком по лицу, лейтенант округлял щеки, вздергивал подбородок. На стуле лежала аккуратно сложенная одежда.

— Мы думали, тебя в пятницу выпустят, — сказал я.

Самарин перестал бриться, вопросительно посмотрел на меня.

— Прокурор обещал в пятницу дать ответ, — объяснил я.

Убрав газетным лоскутком грязноватую пену, лейтенант сказал:

— Я никак не мог понять, отчего следователь вдруг вежливым и предупредительным стал.

Хотелось узнать, как там было и что, но внутреннее чутье подсказало: Самарин не расскажет этого.

— Они сообщили, почему арестовали тебя? — спросил я.

Самарин покачал головой.

— Просто выпустили, и все.

— Даже не извинились?

— Нет.

Самарин стоял ко мне вполоборота, а когда повернулся, то я увидел кровоподтек на его лице, несколько ссадин, с ужасом спросил:

— Кто это сделал?

Он не ответил. Чувствуя, как дрожит голос, я добавил:

— Надо прокурору пожаловаться.

— Бесполезно, — пробормотал Самарин.

Разволновавшись по-настоящему, я начал расспрашивать его. Он по-прежнему молчал. Я верил и не верил своим глазам. Прошло всего четыре дня, а человека будто подменили.

Может, так только казалось мне? Может, Самарин просто устал и собирается рассказать обо всем после?

Сколько должен был испытать и пережить человек, чтобы случилось такое? Кто был виноват в этом? Я решил успокоиться, посоветоваться с Волковым — он обещал сегодня прийти.

Успокоиться не удалось. Стоило взглянуть на Самарина, как внутри у меня все словно бы переворачивалось, пальцы сами сжимались в кулаки. Если бы я увидел сейчас тех, кто увел Самарина! И сразу возникла мысль — эти люди всего лишь исполнители, виноват кто-то другой. «Кто?» — спрашивал я себя и не находил ответа.

Побрившись, Самарин наскоро перекусил и открыл книгу. Но он только делал вид, что читает; в действительности же — я скоро убедился в этом — его мысли были где-то далеко. Его хваленая сдержанность представлялась мне сейчас неуместной, на языке вертелись вопросы, я с удивлением убеждался, как невыносимо иногда молчать. Очень обрадовался, когда пришел Гермес.

Перехватив его взгляд, незаметно для Самарина развел руками.

На вопросы Гермеса Самарин отвечал односложно, еще чаще отмалчивался. Я с нетерпением ждал Волкова, хотя и предчувствовал: вряд ли он сможет «расшевелить» лейтенанта.

Раньше Волкова пришла Нинка. Я сразу подумал, что теперь Самарину не отвертеться. Но он ничего не рассказал даже Нинке, и она, уязвленная этим, обвела меня и Гермеса недоумевающим взглядом.

— Слова не вытянешь! — пожаловался я. — На фронте смелым был, а после ареста тихоней сделался.

Повернувшись к Самарину, Нинка строго спросила:

— Почему не отвечаешь?

Самарин усмехнулся. Нинка покраснела. Я посоветовал оставить Самарина в покое. Несколько минут мы напряженно молчали. Потом Нинка показала мне и Гермесу взглядом на дверь. Когда мы очутились в прохладной полутьме коридора, с досадой спросила:

— Что с ним?

— Видела кровоподтек на лице?

— Должно быть, ушибся.

— «Ушибся», — передразнил я. — Приголубили его там — ясное дело.

Нинка промолчала.

— Не верю.

— Ну и не верь!

Препираться нам помешал возникший в конце коридора Варька. Я по-прежнему испытывал к нему неприязнь, но он уже не был такой, как раньше.

— Секретничаете? — спросил он.

— Проваливай, — проворчал я.

Нинка поморщилась. Я и сам понял — напрасно нагрубил, хотел остановить Варьку, но он уже вошел в комнату.

— Ругаемся, грубим, — ни к кому не обращаясь, пробормотала Нинка.

— Сама такой же была, — напомнил я.

Нинка вздохнула.

— Все течет, все меняется.

— Ты очень красивой стала! — неожиданно сказал Гермес.

Рассмеявшись от удовольствия, Нинка потрепала его по щеке.

— Ты тоже красивый мальчик, Гермесик.

«Мальчик», — мысленно фыркнул я. Я имел на это право: когда мне было столько же лет, сколько сейчас Гермесу, такого насмотрелся, что и вспоминать страшно.

Нинка посмотрела на дверь нашей комнаты.

— Пусть один побудет, — сказал я и предложил встретить Волкова.

Гермес сослался на дела, и мы — я и Нинка — пошли в город вдвоем.