Сразу после войны

На камнях, почти сливаясь с ними, грелись ящерицы. Лишь подойдя на очень близкое расстояние, можно было разглядеть глаза-бусинки. Ящерицы подпускали нас совсем близко, но стоило протянуть руку, исчезали в расщелинах. Желтоклювая майна одиноко сидела на дереве с поникшими листьями, мохнатыми от пыли, и я вдруг подумал, что в Москве сейчас идут дожди, мысленно увидел мать под черным старомодным зонтом, купленным еще тогда, когда я был маленьким. Страшно потянуло домой. Сколько можно было мыкаться, жить вдали от Москвы? Решил: не один поеду — с Алией. Представил себе, как обрадуется мать, как станет украдкой рассматривать сноху, как через некоторое время улыбнется, восхищенная восточной красотой своей новой родственницы. Но это были только мечты. В глубине сознания я понимал: Алия никогда не поступит так, как хочется мне. Дал себе слово не встречаться с ней и сразу же понял — в назначенный день примчусь на свидание, стану уговаривать Алию развестись с мужем, но ничего не добьюсь.

Нинка тоже шла молча, напряженно думала о чем-то. Так мы прошли несколько кварталов и чуть не налетели на неожиданно возникшего Волкова.

— Давно приметил вас, — сообщил он. — Как чумные шли.

— Задумались, — пробормотал я.

Волков понимающе кивнул.

— Послезавтра все прояснится.

Я только сейчас сообразил, что ему еще неизвестно о возвращении Самарина, взволнованно сообщил об этом. Волков радостно чертыхнулся. Нинка рассказала про кровоподтек на лице Самарина, про то, что лейтенант стал каким-то другим.

— Выпьем, посидим, и все будет, как в танковых войсках! — обнадежил Волков.

— Хорошо бы, — пробормотал я.

— Не сомневайся, — сказал Волков и повел нас в магазин. Мы купили вино, сыр, круг копченой колбасы, несколько бутылок лимонада. Я попытался всучить Волкову деньги, но он не взял ни копейки.

— А если отчитываться придется? — спросила Нинка, намекая на Таську.

Волков сделал вид, что не понял.

В общежитии Самарина не было. Мы решили, что он отлучился, но время шло, а лейтенант не возвращался.

— Хоть бы записку оставил, — проворчал Волков.

Появился Гермес.

— Самарина ждете?

— Угадал, — ответил Волков и добавил: — Тебя, между прочим, тоже ждем.

Гермес улыбнулся.

— Я — вот он. А Самарина долго ждать придется.

— Почему?

— Он в город пошел.

— Чего же не остановил его?

— Из читальни смотрел — неудобно было кричать.

Беззлобно выругавшись, Волков начал откупоривать бутылку, мне и Нинке велел нарезать хлеб, сыр, колбасу.

Пить не хотелось, но я поддержал компанию. Нинка только пригубила вино. Гермес только делал вид, что пьет. Зато Волков то и дело наклонял бутылку.

— Хватит! — решительно сказала Нинка, когда в ней осталось меньше половины.

Волков поднял осоловевшие глаза.

— Чужие гроши пожалела?

— Тебя, дурня, пожалела!

Волков скорбно вздохнул.

— Разве так жалеют?

Нинка поспешно перевела разговор на другое.

Веселья не получилось. Волков, Нинка, Гермес лениво жевали бутерброды. Я продолжал мечтать о совместной жизни с Алией, хотя хотел думать о чем-нибудь другом. Еще несколько дней назад мне казалось, что к прошлому возврата нет, теперь же в сердце снова были боль и тревога. Внезапно появилась мысль, что у Самарина в городе, должно быть, есть женщина, о существовании которой мы и не подозревали, и он направился к ней. Это показалось мне настолько правдоподобным, что я не стал молчать. Гермес сразу же поддакнул. Нинка отвела глаза. Волков покачал головой.

— Не веришь? — удивился я.

— Не верю. Самарин, братва, однолюб.

Я посмотрел на Нинку. Она спокойно выдержала мой взгляд, и мне стало жалко нашего лейтенанта.

Тайком от Нинки Волков опрокинул еще несколько рюмок и так опьянел, что решил заночевать у нас.

— Не влетит тебе? — с улыбкой спросил Гермес.

Откинувшись на спинку стула, Волков пробормотал:

— Таська мне не указ.

24

Самарин вернулся ночью. Сквозь сон я услышал: наткнулся на стул, что-то ответил Гермесу.

Утром мы лишь вопросительно поглядывали на лейтенанта — ждали, когда он расскажет, где был, что делал. Но Самарин молчал. Волков ощупывал голову, охал, просил чего-нибудь кисленького, а кисленького у нас не было. Ушел он раньше всех — его рабочий день начинался в семь.

Наступило время идти в институт. Самарин продолжал сидеть в майке, в комнатных тапочках.

— Поторапливайся, — сказал я.

— В город надо, — ответил он.

Расспрашивать Самарина было бесполезно.

В тот день он снова вернулся поздно. Под мышкой держал толстую книгу в газетной обертке.

— В городской библиотеке был? — спросил я, чтобы начать разговор.

Самарин покачал головой. Всем своим видом он показывал — не расположен отвечать на вопросы. А потом вдруг сказал:

— Хочу академический отпуск взять.

— Зачем?

— Надо подумать, разобраться в самом себе.

Я понял, что он уже все взвесил, все решил.

Я никому не сказал о решении Самарина и растерялся, когда через несколько дней Курбанов спросил меня, почему наш товарищ не ходит в институт. Можно было лишь гадать, как слепой преподаватель узнал, что я — это я.

— Замкнутым стал, — ответил я. — Каждый день уходит, а куда не говорит.