Собиратель рая

Подъехала еще одна милицейская машина, из нее выскочили четверо, один из них выстрелил в воздух. Постепенно драку разняли: кто сам отошел в сторону, кого оттащили за волосы, кого увели, вывернув руки. Согнутого пополам Валеру с закрученными за спину руками запихнули в машину, и Кирилл подумал, что вряд ли в ближайшие несколько лет ему доведется носить его дафлкот – кому-то он, интересно, достанется? Самого Валеру он тоже вряд ли когда-нибудь еще увидит, и все, что ему от него осталось, это черная кожаная куртка, его кожан. До чего же вещи надежнее людей: был Валера – и нет, отправится, судя по всему, мотать новый срок, не дотянув на воле до весны, которой так ждал. А кожан, подумал Король, он еще поносит: для здешней погоды он в самый раз.

Водитель патрульной машины помогал идти назад своему напарнику, которому Валера заехал куском трубы по голове. Тот был в сознании и мог двигаться сам, но на каждом шагу спотыкался, так что приходилось его поддерживать. Всё лицо его было залито кровью, он снова и снова вытирал его рукой, а потом с удивлением смотрел на блестящую мокрую ладонь, будто не понимал, откуда столько крови. Только теперь Кирилл заметил, что водитель на голову ниже и, если раненый рухнет, вряд ли он сможет его удержать. Все-таки они добрались до машины, раненый упал на заднее сиденье, а водитель, сев за руль, обернулся к Кириллу:

– Мы сейчас в больницу – сам видишь, какие дела. Не до матери твоей сейчас. Так что извини, ты уж сам как-нибудь. Или приходи завтра с утра в отделение…

Кирилл вылез из машины и побрел в направлении дома, не оглядываясь больше на ресторан, где еще топталось у входа несколько человек, неизвестно чего ожидая. Он пытался думать о том, что же будет теперь, но не думалось, не получалось: то ли слишком устал, то ли мысль, что мать не удалось и, вероятнее всего, уже не удастся найти, не поддавалась осознанию, не вмещалась в голову. Висевшая над улицами луна, показалось ему, стала заметно больше, словно приблизилась к Земле. Теперь ее окружало отчетливо различимое гало, эллипс напряженного свечения, плавающий в небе, ставшем из черного звеняще-синим от лунного света. Пустой этот, нечеловеческий свет отзывался в Кирилле эхом пустоты внутри, делая ее муторной, явной, тревожно колеблющейся с каждым шагом между отчаянием, пугающей легкостью и тоской.

Придя домой, Кирилл упал на кровать и сразу уснул. В шесть утра его разбудил телефонный звонок. Звонил охранник ночного магазина, выходившего во двор, где Марина Львовна уселась на сугроб у двери в свою старую квартиру, в которой давным-давно находилась химчистка, так что ночью там никого не было и открыть ей, конечно, никто не мог. Охранник увидел Марину Львовну, привел в магазин, уложил до утра в подсобке, а утром позвонил по номеру, записанному на картонном жетоне, висевшем у нее на шее.

– Приезжайте забирать. Жива-здорова, сидит у меня тут, чай пьет с баранками.

Кирилл поблагодарил, сказал, что сейчас приедет, положил трубку. Ну вот, всё и обошлось. Еще раз обошлось. Спросонья он не почувствовал особой радости, только облегчение, оттого что теперь всё будет, как было, всё возвращается на круги своя. И хорошо, и слава Богу. Пусть всё повторяется снова и снова, повторяется до тех пор, пока не кончится. Ночные поиски вспоминались теперь мутно, как долгий изнурительный сон, Кирилл был бы готов поверить, что они ему и правда приснились, если б не черный кожан на вешалке, подтверждавший: нет, всё было на самом деле.

Забрав мать из магазина, он всю дорогу домой пытался дознаться у нее, где она была и что делала весь вечер и половину ночи, но все расспросы оказались напрасны. Марина Львовна только улыбалась и говорила:

– Какая разница? Главное, что мы снова вместе, разве этого мало? Что тебе еще нужно?

Ничего из того, что было с ней минувшей ночью, она уже не помнила.

Часть II

8.

– Простите пожалуйста, вы не подскажете, как мне пройти к проезду Художественного театра?