Куда хочешь, туда и гляди, Молчальник, только как ни старайся, как головой ни крути, всего не увидать. Солнце забудется, выпрыгнет из войлочных туч, как малое дитё – из валенок. Птицы туда-сюда летают, по снегу гуляют, семечки подбирают. Промёрзший насквозь Топтыгин в сапожищах резиновых шлепает с рыбалки домой. С гордостью тащит он жене четырёх окуней. Всё надеется как-нибудь угодить, чтобы смягчилась Потаповна и от нижнего замка ключ вернула. Обратишь на него внимание и чего-нибудь нужное не заметишь. А потому что разве можно всё сразу увидеть, всё сразу можно только учуять. Принюхаешься внимательно – вот и многое про людей проясняется. Сразу понятно, кто вечером домой вернётся, а кто вбок увильнёт, наискосок кинется или мало ли куда ещё забежит. Поднатужишь нюх обстоятельней – вот и доходит, у кого в карманах пусто, зато душа кипит, кто в себе, будто в седле, как влитой сидит, а кто на каждом шагу сбивается, бултыхается, завирается и сто раз на дню на полном скаку из себя, как из седла, выпадает. Как, бывало, и я в мои мутные дни.
Вчера утром во дворе соседнем благим матом завыла машина. Вопила, звенела и галдела на все лады. Лапы сами понесли от неё подальше по сырым закоулкам, через парк лип столетних, мимо заправки, под гору да наискосок. А тем временем распахнулись балконы и форточки, вырывались на улицу ароматы кофейные, вылетали окурки утренние. Валил из окна первого этажа дым – упустила хозяйка-разиня манную кашу. Где-то кипела вода, в ней плясала красавица курочка. Хорошо благоухало утро московское. После долгой прогулки, сам не зная куда, разместился я на крыльце продуктового. Людям пробегающим, покупателям с сумейками на всякий случай хвостом помахивал. Зато вот домашнего пуделя потеснил без зла, вкрадчивым рыком. Прямо как дворняга бывалая, не отличишь.