Слишком много поваров

— Он у всех что-то да украл! Господь создал его для воровства, вот пусть господь его и бережет. — Беррэн выпрямился. — Я прибыл в Нью-Йорк в субботу, на «Рексе». Вечером, движимый непреодолимой ненавистью, я пошел с дочерью в ресторан «Черчилля». Мы сели в зале, который Ласцио назвал «Курорты мира», не знаю, у кого он украл эту идею. Тамошние официанты носят ливреи знаменитых курортов мира: каирского «Шеперда», «Ле Фигуйера», что в Хуан-ле-пин, биаррицкого «Континенталя», «Дель Монте» у вас в Калифорнии, и даже «Кановы», куда мы сейчас едем. Десятки ливрей, там всё поставлено на широкую ногу. Мы садимся за столик, и что же я вижу? Официанта в ливрее моего ресторана! Разносит помои Ласцио в моей ливрее, представляете? Я бы бросился к нему и потребовал снять ее, а не то сорвал бы ее собственными руками, — он потряс ими перед лицом Вульфа, — но дочь меня удержала. Она сказала, чтобы я ее не позорил. А как насчет моего позора, а?

Вульф сочувственно покачал головой и потянулся за бутылкой. Беррэн продолжил:

— Хорошо еще, что его столик был далеко от нас и я смог отвернуться. Но послушайте, что было дальше. Я читаю меню. И что, что я вижу?

— Надеюсь, не колбаски минюи?

— Именно! Именно! Четвертым номером в антре! Конечно, мне говорили об этом. Я знал, что Ласцио уже который год мелет фарш из ботинок, вмешивает туда невесть какие приправы и выдает это за колбаски минюи. Но увидеть это напечатанным в меню! У меня зал поплыл перед глазами, столики, стулья, все эти ливреи… Появись тогда передо мной Ласцио, я б его вот этими руками прибил! Но его не было. Я заказал две порции, и голос мой дрожал, когда я делал этот заказ. Его подали на фарфоровой посуде, тьфу, и это было… не буду говорить что. В этот раз я не подчинился дочери. Я взял по тарелке в каждую руку, встал, уверенно и спокойно перевернул их и вывалил эту мерзкую дрянь на ковер. Разумеется, это не осталось без внимания. Прибежал официант. Я взял дочь под руку и удалился. На выходе нас догнал chef des garçons. Я не дал ему и рта раскрыть! Я сказал таким тоном, что этого было достаточно: Я — Жером Беррэн из «Корридоны» в Сан-Ремо. Приведите сюда Филиппа Ласцио, и я покажу ему, что я сделал, но держите меня подальше от его горла! Других слов не потребовалось. Я повел дочь к Вукчичу, в «У Рустермана», и он укротил мой гнев гуляшом и бутылкой «Шато Латура» двадцать девятого года.

— Его гуляш и тигра укротит, — кивнул Вульф.

— Именно. Я отлично выспался. Но наутро, вчера утром, знаете, что произошло? Ко мне в отель пришел посланник от Филиппа Ласцио, пригласить меня к ленчу! Представляете, какая наглость? Но это еще не все. Это был Альберто Мальфи!

— Неужели? Мне должно быть известно это имя?

— Не в этом виде. Сейчас-то он не Альберто, нарезавший в юности на Корсике фрукты, а Альберт Мальфи. Я заметил его в кафе в Аяччо и взял его с собой в Париж, где я работал в «Провансале». Я обучил его ремеслу, сделал из него приличного мастера по антре, а теперь он помощник Ласцио в «Черчилле»! Ласцио украл его у меня в 1930 году. Украл моего лучшего ученика, да еще и смеялся надо мной! А теперь эта наглая жаба посылает его ко мне с приглашением к ленчу! Одетый с иголочки, он предстает передо мной с поклоном, как будто ничего не произошло, и передает сообщение на идеальном английском!

— Я так понимаю, вы не пошли.

— Ха! Не буду же я травиться по собственной воле. Я вышвырнул Альберто из номера. — Беррэна передернуло. — Я никогда не забуду, как однажды, в 1926 году, когда я лежал больной и не мог работать, я был вот настолько близок, — он свел большой и указательный пальцы вместе, — к тому, чтобы раскрыть ему рецепт колбасок минюи. Боже правый, а ведь если бы раскрыл? Он бы сейчас делал их для Ласцио! Страшно подумать!

Вульф согласился, прикончил очередную бутылку и принялся в самых учтивых выражениях высказывать свое сочувствие и понимание, да так, что больно было слушать. Он должен был видеть, что все его усилия напрасны, что у него нет ни малейшего шанса достичь желаемого, и я не мог спокойно смотреть, как он унижается, стараясь заслужить расположение этого повара с бешеным взглядом. Ритмичное постукивание колес клонило меня в сон, глаза смыкались. Я встал.

— Что, Арчи? — взглянул на меня Вульф.

— Вагон-ресторан, — твердо произнес я, открыл дверь и свалил.

Шел уже двенадцатый час, и вагон-ресторан был полупустой. Кроме пары юнцов, словно сошедших с рекламных фотографий помады для волос, прихлебывавших виски с содовой, тут и там сидели седоватые и лысеющие завсегдатаи вагонов-ресторанов, из тех, что уже лет тридцать как соблюдают традицию обращаться к любому проводнику «Джордж»[1]. Вукчич и мисс Беррэн сидели друг напротив друга со скучающими лицами и пустыми бокалами. Рядом расположился голубоглазый атлет в темно-сером костюме, чей волевой подбородок намекал, что в течение ближайших лет его хозяин намерен многого добиться в жизни. Я подошел и заговорил с ними. Голубоглазый атлет принялся было подниматься, чтобы уступить мне место, но Вукчич опередил его: