Слишком много поваров

— Они приедут не раньше восьми, — пробурчал Вульф. — Выслушают ее рассказ и неизвестно еще, поверят ли. Как-никак, она китаянка. Они примутся ее расспрашивать и допрашивать, и если даже в итоге решат, что она говорит правду, то Беррэна все равно не отпустят, потому что ее история никак не объясняет его ошибок. В полдень они возьмутся за негров, поодиночке. Одному богу известно, сколько на это все уйдет времени, но скорее всего, к полуночи, когда наш поезд отправится в Нью-Йорк, они все еще будут допрашивать негров и так ничего и не выяснят.

— Если кто и выяснит, так это они, а не вы. Я вас предупреждаю, сами увидите. Эти черные — тертые калачи, их и не так порой прессуют. Вы верите рассказу миссис Койн?

— Разумеется, сомнений быть не может.

— Не могли бы вы объяснить мне, как вы узнали, что она прищемила палец дверью в банкетный зал?

— Этого я не знал. Все, что я знал, — это то, что она рассказала Толману, будто вышла наружу, никуда не заходя по дороге, оставалась снаружи и вернулась в гостиную, опять никуда не заходя, и еще я знал, что она прищемила палец дверью. Когда она заявила, что прищемила его на входе, что было явной ложью, я понял, что она что-то скрывает, и использовал приготовленные нами заранее доказательства.

— Мной приготовленные. — Я сел. — Вы у кого угодно все что угодно выманить способны, даже листья у веток! А не могли бы вы объяснить мне, какой мог быть у одного из этих закопченных ребят мотив для убийства Ласцио?

— Полагаю, ему заплатили. — Вульф поморщился. — Не люблю убийц, пусть они и обеспечивают мой заработок, но особенно терпеть не могу тех, кто покупает нужную ему смерть. Те, кто убивает сам, по крайней мере не пачкают чужих рук в крови, а платить за убийство… тьфу! Это не просто мерзко, это бесчестно. Надо думать, цветной был нанят. И это, разумеется, усложняет дело.

— Не страшно, — отмахнулся я. — Сейчас они придут, я выстрою их в шеренгу, вы прочтете им краткую лекцию о гражданском долге и Десяти заповедях, объясните, что мочить людей незаконно, даже если уплачено вперед, а потом вы велите поднять руку тому, кто зарезал Ласцио, его рука взметнется вверх, и все, что вам останется, это спросить, кто ему заплатил и сколько…

— Хватит, Арчи. — Он вздохнул. — Удивительно, как у меня терпения хватает выносить… — но они пришли, впусти их.

Это был тот случай, когда Вульф совершил ошибку, которую нередко ставил мне в вину, а именно — сделал преждевременные выводы. Потому что когда я прошел в прихожую и открыл дверь, то передо мной оказались не африканцы, а Дина Ласцио. Я уставился на нее, пытаясь справиться с удивлением. Она устремила на меня томные миндалевидные глаза и заговорила:

— Простите, что беспокою вас в такой поздний час, но… могу я видеть мистера Вульфа?

Я попросил ее подождать и вернулся в комнату.

— Это не люди с черной кожей, а женщина. Вас хочет видеть супруга Филиппа Ласцио.

— Как, опять?

— Да, сэр. Закутана в черный плащ, но с непокрытой головой.

Вульф поморщился.

— Да чтоб ее. Пусть войдет.

9

Я сидел, смотрел, слушал и чувствовал себя циником. Вульф медленно и ритмично потирал щеку кончиком указательного пальца, а это означало, что, несмотря на недовольство, он ничего не упускает из виду. Дина Ласцио сидела перед ним в свободной и непринужденной позе, откинув плащ. Ее гладкая шея белела поверх простого черного платья без ворота, а глаза были скрыты в тени ресниц.

— Извинения излишни, мадам, — обратился к ней Вульф. — Просто расскажите все, что хотели. Я жду посетителей и ограничен во времени.

— Это касается Марко, — сказала она.

— Неужели? И что же его касается?

— Вы так бесцеремонны, — она улыбнулась, и улыбка застыла в уголках ее губ. — Вы же понимаете, что нельзя ожидать от женщин подобной прямоты. Прямой дороге мы предпочитаем окольные тропы. Вам известно это. Только я не уверена, насколько хорошо вы разбираетесь в женщинах, подобных мне.

— Не могу сказать. Вы считаете себя особенной?

Она кивнула.

— Да, считаю. Я убеждена в этом. Не то чтобы я к этому стремилась, но… Она шевельнула рукой. — Это сделало мою жизнь интересной, но беспокойной. Не знаю, к чему это все приведет. А сейчас я беспокоюсь за Марко, потому что он считает, что вы подозреваете его в убийстве моего мужа.

Вульф прекратил тереть щеку.

— Чепуха, — отрубил он.

— Нет, не чепуха, он действительно так считает.

— Почему? Это вы ему сказали?

— Нет. И я не потерплю… — она прервалась на полуслове, подалась вперед, чуть склонив голову набок, и так и застыла с полуоткрытым ртом, вглядываясь в лицо Вульфа. Смотреть на нее было исключительно приятно. Она говорила правду, утверждая, что не стремится быть особенной. Ей не нужно было стремиться. От ее лица, да и от всей фигуры исходил какой-то неуловимый призыв, заставлявший бессознательно менять курс в ее направлении. Я продолжал держаться циником, хотя легко представлял себе ситуацию, когда и цинизм бы меня не спас.