Синдром публичной немоты. История и современные практики публичных дебатов в России

Однако главная черта форумов партии – многоговорение и пустословие. Известно из уст аппаратчиков, что после XXIII съезда КПСС (первый съезд брежневского периода правления, март – апрель 1966 года) на пленумах ЦК КПСС члены руководства, кроме Брежнева, сознательно воздерживались от выступлений (по моей гипотезе, как бы подчеркивая этим жестом намерение оставить больше времени «низовым» кадрам для выдвижения актуальных проблем жизни народа, общества и государства). В реальности выполнить это решение не удалось, как не удалось добиться того, чтобы имело место «обсуждение», а не только «поддержка доклада», с которым обычно выступало первое лицо. Сохранились воспоминания о том, как благие намерения оживить официальный дискурс были похоронены в начале 1973 года на пленуме ЦК КПСС, посвященном неотложным вопросам экономического развития. Приведу зарисовку Черняева: «…все пошло по обычному кругу: Ленинград, Свердловск (Урал!), республики по периметру и по кустам (Азербайджан от Закавказья, Киргизия – от Средней Азии, от Прибалтики – Снечкус, у которого на второй фразе сел голос и он говорил шепотом… Машеров громким, театрально поставленным голосом извергал поток пышных слов – совершенно бессодержательный пропагандистский треп. И его откровенно никто не слушал, как, впрочем, многих других. В зале стоял во время таких выступлений шум, некоторые разговаривали прямо в голос, и председатель то и дело нажимал на звонок, призывая к порядку… То есть разыгрывался обычный спектакль, как на публичных мероприятиях, прерываемый, однако, на отдельных деловых точках» [Черняев 2008: 50]. Этими точками были выступления нескольких членов Политбюро, но изменить своим содержанием впечатление от «обычного спектакля» они не смогли.

Несколько раз в год в Москве проходили торжественные заседания. Среди них выделялись заседания, посвященные очередным годовщинам со дня смерти Ленина, Октябрьской революции. Доклады, произносимые по данным поводам, должны были содержать новые идеи и красивые слова, в противном случае они вряд ли затронули бы сердца и души советского народа. Читали эти доклады члены Политбюро и секретари ЦК КПСС. Однако авторами текстов выступали «писатели» – ответственные сотрудники аппарата ЦК КПСС. Именно на них возлагалась служебная задача, или «удел выкручиваться, чтоб безжизненные формулы, уже негодные даже для школьных учебников, излагать как-то так, чтоб „выглядели“. И этой школьной меркой мы мерим тех, кто берется и кто пытается думать по-новому, овладевая сложнейшим материалом действительности. Много у них тумана, но в нем проглядывается новая жизнь. А в наших заготовках для теоретических выступлений Пономарева[114] – одна мертвечина. Пошлое надутое доктринерство, озабоченное лишь тем, чтобы не оступиться в глазах начальства» [Черняев 2008: 11].

Не менее одиозной была атмосфера партийных собраний. Партийное собрание сотрудников аппарата ЦК КПСС (2000 человек, 1976 год), казалось бы, – самая партийная из всех партийных организаций, на самом деле – сплошная показуха. До 30 % каждого выступления – поклоны в адрес Генерального секретаря ЦК КПСС, еще 5–10 % – «в адрес докладчика, который, назывался полным титулом (сколько бы раз на него ни ссылались) «Секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза товарищ Капитонов Иван Васильевич» [Черняев 2008: 218]. Нетрудно понять, почему уже через четверть часа громадный зал начинал гудеть, многие уткнулись в книжки, и все это вместо того, чтобы всерьез поговорить в своем партийном кругу об итогах последнего партийного съезда, или о своих заботах, или об общих и неотложных задачах. Два года спустя тот же человек скажет про отчетно-выборную партийную конференцию формально ведущей партийной организации страны: «…сам доклад… состоял из общепропагандистского трепа о делах страны в общем и в целом», и «такие собрания, как и вся наша парторганизация при ЦК, никакого реального значения для дела не имеют» [Черняев 2008: 342].