Синдром публичной немоты. История и современные практики публичных дебатов в России

Особый тематический элемент кухонных разговоров – это образ «настоящей женщины» (как и «настоящего мужчины») и атрибутов, ей присущих, – что создает настоящую женщину, что ей следует знать, чтобы стать любимой, и, конечно же, что означает для нее «хорошо выглядеть». [Защитник, обращаясь к подсудимой: ] «Как только женщина становится на каблук, она сразу же становится женщиной» (6 сентября 2010 года).

Настоящая женщина представлена на кухне всегда универсальными и сексистскими постулатами:

[Свидетель, обращаясь к суду: ] Женам труднее, если она будет плохо одеваться и плохо выглядеть, муж уйдет к другой. [Защитник, обращаясь к суду: ] Никто так не украшает женщину, как правильно подобранный мужчина (19 июля 2010 года).

Авторитарность кухонного дискурса выражена не только постулатами того, «как это есть по жизни», но еще и тем, «как надо», как принято, прилично или порядочно. [Защитник, обращаясь к суду: ] «У нас девушка на выданье, и в 30 лет уже пора решать эту социальную задачу ‹…› Уже пора, уже возраст, уже надо» (6 сентября 2010 года).

Наряду с озвучиванием прописных истин члены суда по-свойски и покровительственно относятся к героине передачи, о чем свидетельствует тактика дискурсивного отождествления с ней путем привлечения местоимения «мы». [Защитник, обращаясь к подсудимой: ] «Ну-ка, сейчас мы вспоминаем, что мы все-таки женщина, и грациозным движением поднимаем наши красивые волосы в хвостик… вот – солнышко!» Распространение местоимения «мы» на обращение непосредственно к Ольге создает речевой парадокс, а его использование совместно с уменьшительно-ласкательной лексикой производит эффект инфантилизации героини. Этот дискурсивный ход свойственен кухне как подчеркнуто приватному языку.

Показ мод

Дискурсивные фреймы кухонных разговоров и товарищеского суда соседствуют и сменяют друг друга в этой части передачи в их общем назначении обсуждения нормативности, выявления и оценки героя, его внешнего и внутреннего мира. На этом фоне выделяется функция дискурсивного фрейма показа мод как обсуждения исключительно «внешнего».

После диагностики болезни через внешние симптомы внутренней патологии и определения путей преобразования героине предоставляется возможность самотрансформации – она должна выбрать три новых наряда по собственному вкусу. Результат же попытки самостоятельной коррекции внешнего вида выносится на обсуждение и оценивание всех участников суда.

Оценка этой стадии трансформации может варьироваться – от полного отрицания выбора героини и ее нового внешнего вида до поощрения и даже откровенного восхищения со стороны некоторых участников. Однако всегда общая оценка этой попытки самотрансформации будет указывать на ее незавершенность, недостаточность и несовершенство. И тогда за дело берутся стилисты. Последние пять минут часового эфира – последний этап трансформации – представляют истинное преображение. Ольга появляется на подиуме в новом облике, подобранном для нее стилистами программы. Истинное перевоплощение происходит именно в рамках дискурса, свойственного показу мод.

Являясь важным проводником трансформации, показ мод ограничен демонстрацией внешнего и олицетворяет торжество поверхностного, отсылая нас к культуре гламура и ее профессиональным экспертам. Задолго до гламура дискурс чистой эстетики вообще и моды в частности был частью русско-советской публичной сферы. В культуре советского периода одежда как «социальная кожа» имела двойной смысл: одновременно с девальвацией материальных ценностей в принципе правильный гардероб как раз культивировался как забота гражданина о надлежащем и приличном внешнем виде [Журавлев, Гронов 2006а; 2006b; Теория моды 2007]. Однако обсуждение эстетики гардероба в «Модном приговоре» едва ли обращено к советским истокам культуры одежды. Взамен оно связывает дискурс о моде и красоте с культурой гламура, в основном – продукта постсоветской медиакультуры. Исследователи постсоветской культуры рассматривают гламур как новый стиль культурной репрезентации, основанный на неприятии глубины смысла и аутентичного содержания и поощряющий культ стандартных эстетических форм и совершенства оболочки [Зверева 2006; Goscilo, Strukov 2010; Gusarova 2008; Litovskaia, Shaburova 2010; Menzel 2008].

В этом отношении «Модный приговор» свидетельствует о том, что работа гламурного дискурса, относящаяся одновременно и к стилю разговора, и к показу гламурных объектов моды, является одним из основных средств поддержания культуры гламура. В «Модном приговоре», помимо доминирующего присутствия гламурных нарядов и модных аксессуаров, эффект гламур-культуры создается за счет использования отвлеченного, нейтрального языка, насыщенного профессиональными терминами и описаниями: