Задействование приемов выявления нутра и уничижения как дискурсивных маркеров советского товарищеского суда в постсоветском зале суда телешоу вызывает вопрос об искренности речевого действия в противовес заложенным в нем иронии или юмору. Ироничное и юмористическое обращение к советским символам, ритуалам и дискурсивным формам, в частности за счет использования стеба [Юрчак 2016; Boyer, Yurchak 2010; Oushakine 2007], является отличительной чертой позднесоветских и постсоветских массовой культуры и медиа. И действительно, в некоторых эпизодах шоу мы находим выражения, звучащие словно на собрании советского трудового коллектива, и интерпретируем их как привлечение ироничной риторики товарищеского суда. Это относится к следующему примеру, в котором подсудимая появляется на подиуме в новой одежде:
[Защитник, обращаясь к аудитории: ]
Вместе с тем обращение к риторике советского товарищеского суда не всегда уместно рассматривать как иронию или стеб, так как аудитория в студии зачастую не реагирует ни улыбкой, ни мимикой, ни смехом. Более того, на наш взгляд, даже в случае иронического использования советских клише ирония не уничижает серьезности содержания судебного разбирательства, а, напротив, придает ему выразительность и служит для его воспроизведения.
Дискурсивная текстура передачи демонстрирует еще один формат советского приватного языка, который хоть и близок товарищескому суду, но в то же время может быть рассмотрен и как его противоположность. Это дискурсивный фрейм кухонных разговоров, построенный также на выявлении и обсуждении личных проблем и недостатков героя. Однако в отличие от риторики товарищеского суда, целью которого является прежде всего перформативное разоблачение, кухонная риторика занята не столько выявлением истинного, сколько копанием, «чесанием языком» и артикуляцией общих жизненных истин – не предполагая, таким образом, стимула к трансформации.
Смысл этого типа коммуникации коренится в неформальном приватном дискурсе, являвшемся немаловажным источником культурной и социальной жизни советского периода. Предоставляя альтернативу социального взаимодействия официальному дискурсу и в том числе товарищескому суду, кухня является подлинным неформальным коллективом, который защищает, но в то же время и контролирует своих членов [Kharkhordin 1999]. Непринужденная кухонная беседа включает в себя обсуждение сокровенных повседневных подробностей и скрытых, обычно замалчиваемых моментов частной жизни участников кухонного разговора. Она включает различные жанры ламентаций и жалоб и основана на искреннем и откровенном общении «по душам», предполагая, что участники разговора раскроют в нем свою душу [Pesmen 2000; Ries 1997; Wierzbicka 2003]. В этом смысле советские кухонные разговоры являются одной из символических территорий позднесоветской культуры, предлагающей и обеспечивающей условия для душевного общения – непринужденности, близости и единения. Кухня способствовала формированию сообщества «своих», организованного как сеть друзей, вовлеченных в единый дискурс, формат и рамки которого являются полной противоположностью стилю советского публичного дискурса.
Прибегая к кухонным разговорам как к форме приватного советского дискурса, команда «Модного приговора» превращается в группу близких друзей, беседующих на советской кухне, получая тем самым доступ к обсуждению сокровенных сфер жизни героини телепередачи. Участники суда обсуждают героиню в типичной для кухни манере – интимной и резкой одновременно. Используя диминутивы, они создают близость и фамильярность, однако в то же время, привлекая непреложные истины и общепринятые клише «правды жизни», члены суда диагностируют героиню не менее, чем во время психотерапии и товарищеского суда. Обывательское житейское знание служит лексическим индикатором дискурса кухни, о чем свидетельствуют следующие примеры:
[Судья, обращаясь к подсудимой: ]