Северный Удел

Я наворачивал на него витки жилок, я заряжал его силой и ловушками, я завязывал на него Тимакова и Сагадеева и всю мишуру, что раскинул до этого, превращая его в себя.

Пусть кажется, что это я уползаю прочь.

Ощетинившийся кровью и готовый дорого продать свою жизнь.

Я уже знал, что последует дальше. Не понимал только, почему так долго?

Неужели убийцу с «пустой» кровью необходимо разогревать к бою? Наводить, как ищейку, на определенный запах?

Товар штучный, требует калибровки?

По казначею Лобацкому я бы этого не сказал. Впрочем, я не имею понятия, где и в каком состоянии Лобацкий находился до визита в «Персеполь».

Я взвел курок револьвера.

Майтус, в красно-белом облаке крови, грозном даже издалека, уползал в серый сумрак все дальше. А если отпустят?

– Николай Федорович.

Обер-полицмейстер встопорщил усы:

– Готов.

– Георгий…

Тимаков поднял ладонь.

Ну, мысленно сказал я тем, что сидели в засаде, что молчим?

И дождался.

– Эй, господарики, – поинтересовался все тот же веселый голос, – а сюрпризу хотите?

Через мгновение мой первый, сигнальный заслон разметало сухой листвой.

* * *

Я почувствовал, как дернулся Майтус.

Я увидел кровью, как от боли исказилось его лицо. Потом он прикусил губу и отполз еще на метр, приминая темное облако куста.

На мгновение я пожалел его – он еще не знал, что ему предстоит вытерпеть. Но другого выхода у меня все равно не было.

Я скорчился на земле.

Огюм Терст учил меня: «У трупа – специфический рисунок крови. И цвет ее ни с чем не спутаешь – тлеющие угольки, красное с черным. Такие, знаешь, медленно гаснущие, постепенно выцветающие угольки. А потом все подергивается пеплом».

Быть трупом – это как не дышать.

Прятать свой окрас, втягивать жилки внутрь, оставляя снаружи лишь распадающиеся мертвячьи столбики.

Быть трупом я мог около пяти минут.

Рекорд составлял семь минут восемнадцать секунд. Огюм Терст тыкал меня носом в этот рекорд каждый раз, когда считал, что я недостаточно стараюсь.

Заросли выпустили семерых.

Трое вышли на Тимакова, трое – на Сагадеева. Один – по мою душу.

Через Майтуса я видел, как шестеро расходятся, огибая карету с разных концов, уже вполне видимые, низкой крови разбойники-ватажники. Все, как на подбор, бородатые, в мохнатых безрукавках да полукафтаньях. Штуцера, ножи, у одного – древний пистоль.

«Сюрприз»-одиночка был в короткой пехотной шинели.

Вроде бы и со всеми, но, тем не менее, отдельно.

Худой, дерганый, с кривой улыбкой, застывшей на сером лице. Достаточно высокий. Для него кареты словно и не существовало – он проломился сквозь нее, выдергивая дверцы и заставляя подскакивать укрепленный на крыше багаж.

Ни Тимаков, ни Сагадеев ему были не нужны, он оставил их, походя скованных, для своих низкокровных подельников. Я, как труп, удостоился лишь беглого интереса – мертвый, и Благодать с ним. Из зарослей видели, как кучер свалился, сраженный выстрелом.

А вот Майтус…

Через него я чувствовал жуткую, давящую силу «пустой» крови. Все, накрученное мной, второпях свитое и подвешенное: «цепи» и «спирали», «искры» и «зубья» – все было ей нипочем. «Сюрприз» не прилагал видимых усилий, обрывая мою защиту.

С каждой потерянной жилкой Майтус вздрагивал все отчетливей, потом качнулся, потом, скрючившись, заскреб ногами.

Я знал: сейчас он сосредоточен только на боли, что захлестывает его тело. Ему кажется, что его кромсают на куски.

Прости, Майтус.

Пусть урод верит в скорую победу. Пусть расслабится.

Слева, по оцепеневшему Тимакову, грохнул выстрел.

– Господарики! Как вы там?

Перестраховываются, сволочи.

Я позволяю себе чуть ослабить стискивающие капитана путы – это выглядит так, будто Майтус, ничего не соображая, хлещет оставшимися жилками куда попало.

Попадает куда надо.

Человек в шинели только отмахивается от невидимых плетей. До цели десять метров, где там внимание за спину обращать!

Тимаков вскидывает голову – захват истончен, можно и руку напрячь, и револьвер навести. Сбоку тяжело выдыхает Сагадеев.

Стрельба вспыхивает неожиданно.

Кто-то кричит, на миг высвечиваются лошадиный труп, деревья и корявые бородатые тени в стороне.

«Сюрприз» не оборачивается. Не до того.

Ему угрозы нет. Он это чувствует и продолжает спокойно, взрывая землю носками сапог, приближаться к Майтусу.

Я прощупываю его, предпринимая кровником последние отчаянные атаки. Хаотичные и без особого труда разбиваемые вдребезги.

«Пустая» кровь пехотинца едва заметно одела его дымчатым флером. Красно-белые жилки от Майтуса, натыкаясь на него, распадаются, тают, словно обожженные огнем.

Вот как одолеть? Как?

На секунду меня захлестывает отчаяние, жуткое ощущение тщетности усилий, но затем я вспоминаю про уже взведенный «Фатр-Рашди».

Вставать мертвецом и вести мертвого Цымбу – вещи одного где-то порядка. Тело не слушается, тело одеревенело, его шатает. Оно похоже на заржавевший механизм, который помимо воли вернули к жизни. Суставы скрипят, шею свело в одном положении, ноги едва сгибаются в коленях.

Хорошо, свет фонаря до меня не достает.