Сердцедёр

Один из мужчин кивнул Жакмору; именно с ним Жакмор договаривался о плате за работу; в конце концов, они сошлись на том, что предлагала Клементина: половина деревьев лесорубам, половина — хозяевам. А за распиловку и складирование дополнительная плата.

Сердце Жакмора тоскливо сжалось. Хоть он и родился, так сказать, в зрелом возрасте и потому не имел никаких воспоминаний, а, следовательно, и всяких сентиментальных ассоциаций, но деревья он любил; любил за их, пожалуй, несколько рациональную красоту и присущее им всем без исключения стремление к анархии. Он ощущал глубокое родство с деревьями, и потому необходимости говорить с ними или восхвалять их в стихах у него не было; Жакмор просто любил кружево солнечных бликов на лакированных листьях, эти четкие тени, вырезанные на них самим светом; любил тихий, одушевленный шелест ветвей и свежий душистый запах, разливающийся вечером после жаркого дня. Он любил острые язычки драцен, мощные стволы толстых приземистых пальм, гладкие и сочные эвкалипты, похожие на вдруг выросших неловких молоденьких девушек, надевших дешевые украшения из позеленевшей меди и выливших на себя целый флакон маминых духов. Он восхищался соснами, такими неприступными с виду, но готовыми одарить вас, чуть только их тронешь, волшебным ароматом смолы; и дубы, напоминающие своей неуклюжестью крупных лохматых псов, тоже были ему милы. Он любил все деревья. Каждое из них обладало душой; у каждого — свой нрав и свои привычки, но все они были славные. И вот их приходилось принести в жертву ради исключительной материнской любви Клементины.

А рабочие остановились на лужайке и разложили инструменты. Потом двое взяли кирки и стали долбить, а подмастерья огромными, больше их роста, специальными землекопными лопатами принялись отбрасывать землю. Канава ширилась на глазах. Жакмор подошел поближе и с недоверием поглядывал на эту бурную деятельность. Подмастерья сгребали землю к краю канавы и яростно утрамбовывали ее, стараясь, чтобы получилось прочное низкое заграждение.

Наконец, лесорубы решили, что глубина рва достаточна, и вылезли оттуда. Движения их были неторопливы, и в своей темной, испачканной землей одежде, они походили на крупных жесткокрылых насекомых, только что закопавших свои яйца. Подмастерья всё выбрасывали землю из рва и, мокрые от пота, исступленно трамбовали ее. В виде поощрения они время от времени получали по затрещине. А между тем трое других землекопов, с самого начала работ отошедшие зачем-то к решетке сада, теперь возвращались, толкая перед собой ручную тележку, груженую круглыми метровыми бревнами. Эту корявую тачку они подкатили к самому краю рва. И стали класть поперек него бревна, закрепляя их в земле, накиданной подмастерьями. Бревна плотно-плотно подгоняли друг к другу, а затем для крепости всего сооружения ударяли по бревну кувалдой. Когда укрытие было готово, эти трое в свою очередь взяли лопаты и принялись забрасывать бревна землей. Жакмор махнул рукой одному из подмастерьев, и тот послушно подошел.

— Что это они делают? — спросил он и, преодолевая брезгливость, ногой засадил подростку по берцовой кости.

— Укрытие, — ответил подмастерье, прикрывая лицо рукой, и тут же кинулся бежать назад к своим. Но его и там не обошли при распределении затрещин.

День был пасмурный, низкое серое небо давало какой-то неприятный мертвенно-бледный отсвет. Жакмора слегка познабливало, но он решил досмотреть до конца.

Укрытие, вроде, наконец, закончили. Один за другим пятеро мужчин спустились туда по пологому скату, сделанному с одной стороны рва. Сооружение выдержало всех пятерых. Подмастерья и не пытались пробовать спуститься, прекрасно зная наперед, что им за это будет.

Рабочие вышли из укрытия. Взяли из кучи инструментов крюки и гвозди. Двое подмастерьев суетились около жаровен, изо всех сил раздувая раскаленные угли. По команде главного лесоруба они быстро подняли эти тяжеленные огнедышащие железные ящики и потащили их к первому намеченному дереву.

Все большее беспокойство овладевало Жакмором. Происходящее напомнило ему тот день, когда на двери распинали беспутного жеребца.