Сердцедёр

— Нет, кюре не согласится, — отрезала Клементина, — и поэтому все возвращается на круги своя: им придется ходить в деревенскую школу.

— Но, в конце концов, если хорошенько подумать, опасности нет никакой: по этой дороге и машины-то не ездят. Почти.

— Вот именно, — сказала Клементина, — машины столь редки, что теряешь бдительность, а это куда опаснее. Только подумаю о дороге, и в дрожь бросает.

— Вы рассуждаете, как святая Делли, — заметил Жакмор.

— Бросьте ваши штучки, — сказала Клементина. — Нет, правда, ничего другого не остается, как мне самой встречать их и провожать. А что вы хотите, если любишь детей, можно пойти и на некоторые жертвы.

— Что-то вы не очень беспокоились за них, когда пропускали время кормления, лазая по скалам, — заметил Жакмор.

— Не помню, чтобы когда-нибудь было такое, — ответила Клементина, — а если я и поступала таким образом, то, вероятно, плохо себя чувствовала. Во всяком случае, не вам мне об этом напоминать. Вы же отлично помните, в то время Анжель еще жил с нами, и одного его присутствия было достаточно, чтобы вывести меня из себя. Теперь же все изменилось, и вся полнота ответственности за их образование лежит на мне.

— А вы не боитесь сделать их слишком зависимыми от вас? — немного смущаясь, спросил психиатр.

— Да ведь нет ничего более естественного! Дети — единственное, что у меня есть в жизни, только ради них я и живу; и, по-моему, справедливо, если в ответ они станут полагаться на меня в любой ситуации.

— И все-таки, — сказал Жакмор, — я думаю, вы преувеличиваете... ведь при желании всюду можно найти опасность; ну, например... мне непонятно, почему вы позволяете им пользоваться бумагой; бумагой можно оцарапаться, и, кто знает, а вдруг продавщица, запаковавшая пачку, пыталась отравить свою семью мышьяком и взвешивала точную дозу яда на первом листе из пачки, и теперь этот лист отравлен и опасен... его нельзя касаться... и вот, дотронувшись до него, один из ваших мальчиков уже падает замертво... Вы бы им еще попки вылизывали.

Она на мгновение задумалась.

— О, постойте-ка... — сказала Клементина, — ведь именно так и поступают животные со своими малышами... наверное, по-настоящему хорошая мать должна делать так же.

Жакмор пристально посмотрел на нее.

— Да, теперь я понимаю, вы действительно любите их, — сказал он очень серьезно. — В самом деле, если разобраться, в этой истории с мышьяком нет ничего невероятного.

— Это просто ужасно, — убитым голосом произнесла Клементина и заплакала, — просто не знаю, что делать... ума не приложу.

— Успокойтесь, пожалуйста, — сказал Жакмор, — я вам помогу. Я, наконец, осознал, насколько это все сложно. Но как-нибудь образуется, уверяю вас. А сейчас идите наверх и прилягте.

Она ушла.

— Да, вот это страсть, — сказал себе Жакмор и отправился дальше по своим делам. Хотел бы и он испытать нечто подобное. Но сие, увы, было невозможно, и он мог только наблюдать. А тут еще смутная мысль, которая все убегала, показывая хвостик, досаждала ему. Смутная мысль. Мысль туманная, расплывчатая. А любопытно было бы узнать, что думают обо всем этом дети.

Но время пока что не поджимало.

XIII

7 окромября

Дети играли на лужайке под окнами спальни матери. Ей все труднее и труднее становилось переносить их отсутствие.

Сейчас Клементина внимательно наблюдала за их жестами, пытаясь прочесть по лицам, о чем они думают. Жоэль казался менее оживленным, чем обычно, вяло плелся в хвосте, в точности повторяя движения братьев. Вдруг он остановился, потрогал свои штанишки и растерянно посмотрел на Ноэля и Ситроена. Те принялись приплясывать вокруг Жоэля, будто он сказал им что-нибудь очень веселое. А тот тер кулаками глаза, и было совершенно очевидно, что он плакал.

Клементина выбежала из комнаты, спустилась по лестнице и в мгновение ока оказалась на лужайке.

— Что случилось, детка?

— Живот болит! — всхлипывал Жоэль.

— Что же ты съел? Опять эта дуреха накормила тебя какой-то гадостью, бедняжечка моя.

Жоэль стоял, расставив ноги, поджав живот и выпятив зад.

— Я накакал в штанишки, — горько рыдал он. Ноэль и Ситроен презрительно смотрели на него.

— Совсем как грудной! — сказал Ситроен. — До сих пор какает в штаны!

— Молокосос! — сказал Ноэль.

— Перестаньте! — воскликнула Клементина. — Не смейте так относиться к нему, Жоэль ни в чем не виноват. Пойдем со мной, мой хороший, мы с тобой сейчас наденем красивые чистые штанишки, и ты получишь большую ложку болеутоляющего эликсира.

Ситроен и Ноэль замерли от зависти и удивления. А Жоэль, сразу успокоившись, вприпрыжку побежал за Клементиной.

— Вот свинья, — сказал Ситроен, — накакал в штаны, а ему еще и утоляющий ликсир дают.

— Да, — сказал Ноэль, — я тоже хочу.

— Попробую-ка потужиться, — сказал Ситроен.

— И я, — сказал Ноэль.

Они тужились изо всех сил, аж побагровели, но ничего не получалось.

— Нет, не могу, — сказал Ситроен, — только чуть-чуть сделал пипи.

— Плохо, значит, ликсира не получим, — сказал Ноэль. — А знаешь, давай куда-нибудь спрячем медвежонка Жоэля.