Сердце зимы

- Это неплохо для того, кто несколько дней назад видел всего лишь верхушку трубы, - сказала она, - но что касается меня, я думала об этом намного раньше тебя. У меня была причина. - На мгновение её голос стал ожесточённым, но потом опять смягчился и стал немного удивлённым. - Я задам тебе загадку, раз ты настолько умён, а? - сказала она, изгибая бровь. О, она определённо была чем-то удивлена. - Ты скажешь мне, какое применение я могла бы найти для мастера по отливке колоколов, и я сообщу тебе все мои тайны. Даже те, которые заставят тебя краснеть, хорошо?

Последнее прозвучало интересно. Но фейерверки были гораздо важнее, чем час объятий с нею. Какие же секреты у нее могли быть, чтобы заставить его покраснеть? Он сам мог бы её удивить. Не все из тех воспоминаний других людей, которыми была набита его голова, были связаны со сражениями. - Литейщик колоколов, - размышлял он, без понятия даже в каком направлении думать. Ни одно из тех предыдущих воспоминаний не давало даже намёка. - Ну, я предполагаю... Литейщик колоколов может... Может быть...

- Нет, - сказала она, внезапно оживившись. - Ты уйдёшь, и вернёшься дня через два-три. У меня есть работа, которую нужно сделать, а ты отвлекаешь меня со своими вопросами и лестью. Нет, никаких возражений! Ты сейчас же уйдешь.

Смотря с негодованием, он поднялся и нахлобучил на голову свою чёрную широкополую шляпу. Лестью? Лестью! Кровь и проклятый пепел! Брошенный им, когда он вошел, плащ небрежной кучей лежал возле двери, и он, тихо заворчав, нагнулся, чтобы подобрать его. Он просидел на этом стуле большую часть дня, но, может быть, добился с нею небольшого прогресса, если смог бы решить каким-нибудь образом её загадку. Набатные колокола. Гонги, чтобы отмечать время. Бессмыслица какая-то.

- Я могла бы обдумать, не поцеловать ли мне такого умного молодого человека как ты, если бы ты не принадлежал другой, - прошептала она, несомненно, в тёплых тонах. - У тебя такой симпатичный зад.

Он судорожно распрямился, держась спиной к ней. Жаркий румянец затопил его лицо, хотя он был уверен, что она это сказала специально, чтобы он покраснел. Обычно он ухитрялся забыть про то, как он одет, пока кто-нибудь не привлекал к этому внимание. Из-за этого уже была пара-тройка инцидентов в тавернах. Пока он ещё лежал в постели с ногой в лубке и рёбрами, стянутыми пластырями и бинтами где только можно, Тайлин спрятала всю его одежду. Он не нашел куда именно, но, тем не менее, она была конечно же спрятана, а не сожжена. В конце концов, не собиралась же она удерживать его вечно. Всё, что осталось его собственным, это шляпа и чёрная шёлковая косынка, повязанная вокруг шеи. И, конечно, серебряный медальон в виде лисьей головы, висящий на кожаном шнурке под рубашкой. И его ножи; без них он и в самом деле чувствовал бы себя неуютно. Когда же он, наконец, сумел выползти из проклятой кровати, эта проклятая женщина приготовила новую одежду, сделанную для него, и, сидя, наблюдала, как проклятые швеи обмеривают и подгоняют эти вещи под него! Белоснежные кружева на его запястьях скрывали почти всё, кроме его проклятых рук, и еще больше рассыпалось от его шеи почти до полыхающим красным пояса. Тайлин любила кружева на мужчине. Его плащ был из сверкающей ткани алого цвета, столь же красной, как и его слишком облегающие штаны, так же окантованный по краям золотым орнаментом с завитками и белыми розами, как и все остальные проклятые вещи. Не говоря уже о белом овале с зеленым Мечом и Якорем на его левом плече - гербом правящего Дома Митсобар. Его кафтан, достаточно голубой даже для Лудильщика, вышитый красно-золотыми тайренскими узорами поперёк груди и внизу рукавов, был ему как раз впору. Он не любил вспоминать, через что был вынужден пройти, чтобы убедить Тайлин отказаться от жемчуга, сапфиров и один Свет знает, чем ещё она хотела украсить его одежду. И эти короткие сапоги. Неприлично короткие! Тайлин тоже нравился его проклятый зад и, похоже, она не возражала, чтобы кто-нибудь ещё смотрел на него!

Завернувшись в плащ - это, по крайней мере, было хоть каким-то прикрытием, - он резко взвалил на плечо длинный дорожный посох, стоявший наклонно возле двери. Его бок и нога тупо болели, и из-за этой боли он пока не мог далеко ходить. - В таком случае, я зайду через два или три дня, - сказал он со всем достоинством, которое смог наскрести.

Алудра тихо засмеялась. Но всё же не достаточно тихо, чтобы он не смог расслышать. Свет, женщина может сделать больше со своим смехом, чем докер-громила с потоком проклятий! Она это сделала нарочно!