Роджер Бэкон. Видение о чудодее, который наживал опыт, а проживал судьбу

Doctor Mirbailis : снятие парадоксов

Теперь, если вновь обратиться к современной роджер-бэкониане, можно сказать, что тексты Бэкона дают серьезные основания и для тех, кто ищет (и находит!) в Роджере Френсиса, и для тех, кто ищет (и тоже находит!) в том же самом Роджере святого Франциска. И то верно, и это верно; но вместе с тем не верно ни то, ни другое. Верен только сам Роджер Бэкон, не сводимый к заданным историографическим символам; амбивалентно неповторимый и только потому по-настоящему типический.

Личность Роджера Бэкона двоится: творец-демиург, он и сам тварь божья; богоравный еретик, но и тишайший послушник. Монах-францисканец и демонический алхимик – вместе, слитно. Един в двух лицах. Двулик в одном. Но… целостен и не разымаем как историческая реальность – Человек средних веков. Демиургическая штучная опытность мировидения Оксфордской школы и алхимическая инокультурность, соединившая эту опытность со схоластическим опытом над словом, слиты в одном человеке. Диалог периферийной алхимии с магистральным христианством в замкнутом мире средневековой культуры осуществлен в одном человеке, став монологом, помнящим, однако, о своей диалогической природе. Здесь читатель должен вспомнить о двух вещах: о природе алхимии, пародирующей каноническое христианское послушание; об алхимических штудиях францисканца, брата Роджера. Это и составляет содержание высказываний второго, инокультур-ного, собеседника – Роджера Бэкона, беседующего с Роджером Бэконом – мыслителем средних веков. Двуликий Янус. Вертикальная почти симметрия средневековой культуры, творческой личности, живущей в этой культуре и ее выражающей в большей целостности, нежели это могли сделать «частичные» деятели в составе той же культуры, даже рядом поставленные.

Кто же такой Роджер Бэкон? Подвижник опыта штучного, конкретного; инженерный, изобретательский ум. Теологические основания этого опыта, глубоко ортодоксальные его основания – дело десятое. Они – лишь фон, хотя совершенно обязательный фон. Бэкону – философу эмпирического опыта, они, эти основания, без надобности. Не они – сфера прямого приложения его интеллектуальных усилий. Опыт, и только он. Именно в этом инокультурный, почти нововременной пафос деятельности этого удивительного мыслителя. Два десятка лет заточения – расправа не за ересь (еретиком в полном смысле он и не был) – за инокультурность. Правда, инокультурность эта – принципиально средневековая инокультурность (за ней – «Священное писание» во всей своей незамутненной и незащищенной чистоте). Именно поэтому инокультурное бытие Роджера Бэкона осуществило себя в жизни и деле философа; именно поэтому оно было замечено недреманным оком церкви. Но точно так устроена и алхимия – синхронно-диахронный образ средневековья; инокультурно-культурное его бытие. Пришелец из иных культур – человек собственной, средневековой культуры. Сразу и слитно. Поэтому и правоверный. Поэтому же и еретик. Един в двух лицах: правоверный еретик – инокультурный пришелец. «Монодиалог» одной раздвоенной души. Человеческий образ алхимии. Алхимический образ средневекового человека. Обостренное разрешение диалога в замкнутом мире средневековой культуры на межкультурном пограничье…

Алхимия – «инобытие» культуры нового времени, или, осторожнее, культуры Ренессанса внутри средневековой культуры, предчувствие, предположение этой иной культуры. Странное, крамольное ее «инобытие». Она же – нормальное бытие средневековой культуры. Ее ярчайшее – и тоже странное – выявление.

В пределах алхимии, казалось бы, формируется соперничающий с богом, инокультурный, как будто возрожденческий тип личности, замкнутой, исполненной гордыни. На самом деле алхимик – лишь карикатура на послушливого христианина.