Рассказы из Диких Полей

От его квартиры до крепостных стен было недалеко. Небо освещал ранний рассвет. Кшиштоф быстро прошел по улице до самых стен Кремля. Он знал, где находится большой пролом. Вступил на обломки и пошел дальше. Дальше. Дальше.

- Эй, мил'с'дарь, это куда ты?

Со всех сторон его окружило несколько ободранных фигур. Кто-то схватил наместника за руку. Его хотели задержать. Но тут кто-то глянул ему в лицо и взвизгул:

- Вы только на его глаза гляньте!

- Ради Бога, уйдите.

Те отскочили в стороны и разбежались. Кшиштоф шел. Он уже вступил на самую вершину стены и начал спускаться вниз по камням. На небе неспешно вставал день. Мрачное, хотя и солнечное, осеннее утро. Кшиштоф шел и шел. Теперь он уже находился за стенами. Перешел вброд мелкую речку Москву⁴⁰ и направился в сторону видимых на другом берегу московитских передовых постов. Солнце так и не выглянуло из-за туч. А Кшиштоф шел. Шел как некто, принявший верное решение.

Наконец-то с другой стороны его заметили. Наместник увидел враждебные, бородатые лица Москвы. На него показывали пальцами. Не стреляли, ожидая, когда он подойдет ближе. А потом начали тихо выходить напротив. Кшиштоф шел. Он уже видел лица; остроконечные шлемы были покрыты чешуей инея, острия обнаженных сабель серебристо поблескивали в рассветных лучах. Кшиштоф шел.

- Veto! – прокричал он во весь голос.

 

 

- Печальная история, - вынес свой приговор дед Мурашко, когда Дыдыньский закончил свой рассказ. – Печальная, но, что хуже всего – правдивая. Знакомо мне, как оно было в Москве, и что там творилось. Ну да ладно, пьем здоровье пана Дыдыньского!

- Уж лучше выпьем за здоровье тех, кто погиб, защищая Речь Посполитую, - сказал на это Дыдыньский и поднялся. – Милостивые судари, пью за тех, кто пал в битвах, кто умер от ран, и их кости остались теперь там, за границами нашей державы. Они остались там с честью и в молчании…

Все, не говоря ни слова, выпили за это. Первым отозвался Боруцкий:

- Не все, - сказал он, - уважают шляхетскую честь. "Рукоять карабелы⁴¹ весьма ценится в Польше. Рукоять, соединяясь с клинком, образует крест, благословляющий рубаку. Вот только крест этот паны-братья чаще всего вздымают, совершая наезд на соседа. У многих на лезвии имеется надпись: "Бог, Честь и Отчизна". Вот только отчизна частенько бывает запятнана кровью от соседских ушей. Ну а честь польского шляхтича еще не остыла от горла взятой в неволю девки. Нет на свете другой страны, в которой царило бы большее своеволие. Ибо свободу любого шляхтича затопчет более богатый, а всякий из панов-братьев думает лишь о имении своем и деньгах, а не о Речи Посполитой…". Вот как оно пишет в своих книгах о нас немчура, мил'с'дари мои.

Де Кюсси задрожал. Откуда этот вот Боруцкий мог знать эти слова? Ведь "Описание Польского Королевства" еще не вышло в свет. Француз украдкой пощупал свою дорожную сумку, и хотя услышал шелест бумажных листов, это его никак не успокоило.

- А кто же это из немчуры написал?! – воскликнул Мурашко. – Порублю, как Господь мне мил! Уши обрежу, дай мне его только! А может ты его знаешь, пан кавалер? – обратился он к перетрусившему де Кюсси.

- Да отцепись ты от бедного француза, - сказал с другой стороны Дыдыньский. – У него и так душа в пятки ушла, что с нами выпивает. Лучше ты расскажи-ка нам какую-нибудь историю. Только повеселее, чем моя.

Мурашко задумался. Потом с размаху стукнул рукой по бедру и загоготал во весь голос.

- Ну хорошо, рассказу я вам историю молоденького одного шляхетки из саноцкого⁴², который раз на Мазовию попал, а там…

 

 

рассказ третий

ПОД ВЕСЕЛЫМ ВИСЕЛЬНИКОМ

 

Дождь тихо шелестел в деревьях по сторонам тракта. Смеркалось; лило второй день, так что дорога сделалась гадкой, мокрой, глинистой и размякшей. Попросту паскудной…

Яцек Дыдыньский поплотнее закутался в обшитую мехом делию. Стоял конец мая, а дожди лили уже вторую неделю. Всадник со злостью стряхнул с шапки водные капли. Великолепное перо цапли на ней приклеилось к меху рыси. Молодой шляхтич тихо выругался. Не любил он непогоды, не любил он, как всякий истинный русин, и Мазовии, по дорогам которой пришлось ему сейчас путешествовать. Ему всегда были противны курные хаты, как про себя называл он дворы, проживавшей здесь шляхты, вульгарные обычаи здешней замшелой провинции и не дающих проехать придурков, ужасно гордых тем, что посреди их бедной земли у них имеется такой великолепный город, как Варшава. В свою очередь, Дыдыньский предпочитал свой родимый Санок. По крайней мере, если там и побили какого-нибудь бездельника, староста и его подчиненные никогда не вмешивались в подобное дело чести. Зато в столице сразу же начинались вопли и гвалт.

Неожиданно шляхтич придержал коня. По правой стороне, в лемму, увидел он какую-то поляну. Ему показалось, будто бы там мелькнула некая светлая фигура, нечто огромное, что тут же растворилось в темноте между стволами деревьев. Дыдыньский нащупал пистоль за пазухой. Он надеялся, что он, по крайней мере, не промок.