Рассказы из Диких Полей

Анна молчала. А потом медленно сползла на пол. Ян не стал поднимать ее, вышел в большую комнату. Неспешно прошелся вдоль ряда старинных портретов в почерневших рамах. На какое-то время ему показалось, будто бы предки водят за ним мертвыми, но, тем не менее, глядящими вроде как живыми глазами. Я вас не подведу, подумал Куницкий. Он сунул руку за пояс и тогда почувствовал там что-то небольшое, но угловатое. Ян ухватил это и вытащил какую-то завернутую в пергамент вещь. То был перстень, железная печатка. Куницкий поглядел на неровные линии букв на пергаменте.

"Дорогой Ян! По-другому я никак не мог тебе помочь. Возьми этот перстень. Потри его сильно, когда рядом с тобой никого не будет. Это твоя последняя надежда. Преданный слуга Вашей Милости". Подписи не было.

Ян замер. Ему вспомнилась корчма. Если кто и подбросил ему перстень, то мог сделать это только там. Но вот кто? Это мог сделать, похоже, один только Марчин.

Он внимательно осмотрел перстень и почувствовал, как кровь ударила ему в голову. На верху был выгравирован герб Новина. Точно такой же, какой он видел на руке Остржицкого, своего не сполна ума слуги, на запястье Марчина Мелециньского и у многих других. Что это могло означать? В чем здесь вообще было дело? Кто мог так заклеймить шляхту? С какой целью? В одном только он был уверен – наверняка это сделал не Стадницкий. Если бы было так, он обязательно воспользовался бы собственным гербом.

Куницкий поглядел на знак. О телу прошла дрожь. Гербом Новина печаталось много родов. К примеру: Гулевичи, Кендзержавские, Кшижтопорские, Боруцкие. Кто и зачем пользовался этим знаком? И почему клеймил им людей. Ага, так это было клеймо. А клеймили, обычно, или навечно проклятых грешников, или же хлопов. Но вот какой шляхтич согласился бы на потерю собственной вольности? Во имя чего? У Куницкого уже не было сил рассуждать об этом. Он сильно потер перстень, поднялся и отправился спать в другой альков.

 

…Он мчался на коне через лес. Ночь была темной и холодной. Деревья – огромные, голые, скрюченные – пролетали мимо него в потоках мертвенного, лунного света. Конь Яна уже устал. У него не было сил, только шляхтич подгонял его, заставляя лететь вскачь. Окружающий бор был каким-то мрачным. Безлистые, спутанные ветви, вытянувшиеся над дорогой, были похожи на костлявые руки с когтями на концах пальцев. Руки, которые могли схватить неосторожного смельчака.

Внезапно лес закончился. Куницкий выехал на обширную поляну.

На ней стоял шляхетский двор – крупный, могучий, что твоя крепость, но освещенный огнями. Уже издали Ян услышал звуки веселья – возгласы и выстрелы из пистолей. Подъезд был заставлен лошадями, повозками и колясками, возле которых пили разодетые в разноцветные униформы гайдуки. Куницкий не обратил на них внимания. Он подъехал под высокое, со шпилями крыльцо, украшенное гербом Новина, и соскочил с коня. На ступенях его уже ожидал могучий шляхтич в малиновом кунтуше, который был перевязан широким, покрытым узорами поясе, подпирающийся в бока ну что твой, самое малое, воевода. Его подбритые волосы кже были покрыты сединой. На какой-то миг Яну показалось, что взгляд стоявшего на крыльце просверлил его насквозь, добравшись до самой глубины души – он видел все, что только хотел увидеть На лице мужчины можно было прочитать гордость, достоинство – некая сила и могущество, которых, наверняка, не было ни у какого из магнатов, ни у какого из Замойских или Ходкевичей, даже ни у одного из русских князей.

- Наконец-то, наконец-то, мил'с'дарь! – воскликнул незнакомец, увидев Яна. – Давно я уже тебя поджидаю. Приветствую, приветствую. Прошу пройти дальше.

Куницкий позволил взять себя под руку. Шляхтич завел его в дом. А здесь веселье шло на полную катушку. На стоящих под стеной лавках сидела масса людей. Одетые в черное слуги постоянно подливали в кубки водку, вино, мед и пиво, хотя на столах стояли не начатые кувшины и бочонки. Часть гостей танцевала мазурку; музыканты старались изо всех сил. Некоторые, уже совсем пьяные, валялись под столами, зато все остальные гуляли, пили и веселились. Потных, мокрых девиц передавали из рук в руки, обливали водкой. Куницкий пригляделся к одной из них - девонька была худощавая и ангельски красивая, гибкая и изящная. Хотя и лежала она, полуголая, в объятиях какого-то мужчины, в ее движениях не было ничего из похоти трактирной девки, которую имел, кто только хотел. Черноволосая, с дьявольским огоньком в глазах – было в ней нечто чистое, нечто девственное, даже тогда, когда увидав проходившего Куницкого, она показала ему длинный красный язык.