Просчёт Финикийцев

Знаю, ты готов отдать ради меня что угодно, даже молодость, жизнь и свободу. Но любая жертва напрасна, потому что цена любви и привязанности в нашем мире смехотворно низка. Все, кого ты когда-либо полюбишь, рано или поздно уйдут, оставив тебя захлебываться в океане невостребованных чувств, несказанных слов и невыполненных обещаний. Лучшее, что я могу сделать сейчас – поведать тебе об этом.

Мишель опускает жалюзи, указывает жестом на пластиковый стул.

– Объясни мне, Энди, почему ты отказал Ауаду сразу, ни секунды не подумав?

– Он мне не нравился.

Пусть он катал меня по морю, кормил рыбой и рассказывал о тайнах бытия. Однажды под утро, сидя на палубе и глядя в розоватое предрассветное небо, я догадался, что все это – испытание, изощренный тест на паршивость.

– Знаете тему про человеческие жертвоприношения в Библии? Заклание Исаака, пророк Илия и двести жрецов Ваала, плач Иеремии, апокалипсис от Иоанна… Человек любящий и привязанный уязвим. А тот, у кого ничего нет, скользит по жизни не погружаясь, и море ему по щиколотку, особенно если он укурен в дрова.

– Как Ауад отреагировал на отказ?

– Сказал, что свяжет меня, запрет в каюте без окон, и отойдет подальше от берега, потому что морская болезнь накрывает сильнее в закрытом пространстве. А если я не захлебнусь в собственной рвоте, сбросит меня за борт, на радость рыбам.

– Он говорил серьезно?

– Конечно. С другой стороны, мы оба знали, что придется переждать шторм. Время и погода подпортили его блистательный план.

Я остановился посреди улицы и показал Ауаду третий палец обеими руками. Будь у меня была третья рука, показал бы три третьих пальца. Внешне он был спокоен, как языческий бог. Неторопливо приблизился и двинул мне кулаком под ребра. Не особо сильно, только чтобы донести идею. Я потерял равновесие, упал и приложился затылком о камни. В голове гудело и раньше, а теперь и вовсе взыграли Иерихонские трубы. Мимо проезжали машины, но никто не остановился. Какая-то женщина взвизгнула и ушла с балкона.

Плохо помню, что было дальше, но после полуночи я оказался на краю утеса, нависшего над прибоем. Волны ухали и бились не на жизнь, а на смерть, обдавая меня теплыми липкими брызгами. Я кричал, обращаясь то ли к Ауаду, то ли к Озмилькару, то ли к своему непутевому отцу. Пытался объяснить им что-то, или доказать, понимая что ни один из них меня не услышит.

На улице внизу Ауад изображал любопытного прохожего. К нему примкнули несколько настоящих прохожих, а вскоре и полицейская машина. Я видел, как он разговаривает с патрульными, кивает и красиво разводит руками. Сам себе актер, сам себе сценарист.

Я не боялся полиции, я давно уже никого не боялся. Но когда они карабкались по склону, рискуя разбиться, мне стало их по-человечески жаль. Еврейская мудрость гласит, что каждый, кто спасет одну жизнь – спасет целый мир. Об этих полицейских, в отличие от меня, наверняка найдется, кому горевать. Ругаясь дурными словами, кряхтя и скользя на заднице по сыпучим камням, я спустился сам, и объяснил им по-английски, что Ауад – негодяй и ублюдок.

Патрульные заполнили бланки и сели в машину, уверенные, что инцидент исчерпан. А я поднял с земли камень, словно родился и вырос не в Джерси, а в какой-нибудь Палестинской автономии, размахнулся, и со всей дури швырнул им в заднее стекло.

– Почему, – недоумевает Мишель, – Ты проявил агрессию по отношению к людям, которых жалел всего несколько минут назад?

Она правда дура, или притворяется?

– Я плохо разбираюсь в законах, тем более европейских, – сказал я, – но по логике, за нападение на полицию с порчей имущества полагается как минимум арест и ночь в участке. Знал бы я заранее, что Ауад начнет препираться, а в карманах у него найдут товарное количество травы, я бы подумал трижды.

…Миллиарды лет пустоты, бесконечные пространства, наполненные ровным белым светом, короткий шанс произвести первое впечатление, и тот – истрачен на чужих людей, пустые разговоры и бесцельные скитания.

Спать в камере было неудобно. Каждый час приходил дежурный, фальшиво насвистывал футбольный гимн и гремел связкой ключей. Задержанные ворочались, пукали и угрюмо матерились. Ауаду удалось отключиться лишь перед рассветом, и снилось, будто он парит орлом над каменной пустыней – сильный, блистательный, и навеки молодой.

Астарта Библская ждала его, восседая на хрустальном троне меж заснеженных вершин.

– Великое море не сравнится глубиной с моей горечью, – сказала она, – Ты достиг того, к чему стремились многие, но свел все к собственной выгоде и жажде наживы.

– Я выполнил твое поручение, – сказал Ауад, – Я его нашел.

– Ты потерял его, разве не видишь сам? Он трижды прав в своем отказе. Из-за твоей гордыни суффетам удалось победить.

– Не знаю, – развел руками, точнее крыльями, Ауад, – Ты искала парня, который читает зашифрованное, и вот он со мной. Могу убить его, могу заставить работать. Я умею убеждать людей не только уговорами, и как правило, довожу дела до конца.

– Знаешь миф об Адонисе?

– Причем здесь это?