Просчёт Финикийцев

– Адонис был полубогом и получеловеком. Как человек, он умирал снова и снова, потому что смерть – единственное, что гарантировано судьбой. Как бог, он воскресал, чтобы выстрадать боль всех и каждого, искупить первородный грех, начать с чистого листа, делать мир привольней и чище.

– Разве это не про Иисуса?

– Адонис, Иисус, Таммуз, Осирис… Суть одна. Я хотела спасти людей: слепых, страждущих, придавленных бременем выживания, замученных бессмысленной рутинной работой. Все они подобны богам, рождены, чтобы творить, а не пахать. Ты же годами заботился лишь о собственной выгоде. Шел по жизни, оставляя позади руины и пепелища. Нес боль, страх и беспросветную тьму. Не творил, а разрушал.

– Я тоже человек, Астарта. Мне полагается второй шанс.

– Ты не тот, кто мне нужен. Убирайся!

Ауад разучился летать. Невозможно удержаться в потоках воздуха, если внутри тебя – свинцовая, холодная пустота. Если все, что ты когда-либо создал, оказалось никому не нужно, а все, что выучил – навеки забыто. Никогда еще не падал он так стремительно, никто еще не унижал его так беспощадно. Даже придурок Энди, даже шлюха Мариам.

Астарта взмахнула рукой, и раздался леденящий душу звон колоколов Апокалипсиса. Ауад открыл глаза. Дежурный по участку с криком «Подъем!» стучал чайной ложкой по прутьям ограды.

Глава 31

Около четырех часов ночи Карла остановилась на заправке у въезда в город. Она выкурила сигарету, выпила кофе, прошлась вдоль обочины, вдыхая влажный, чуть приправленный дорожной пылью воздух.

В траве, среди обычного для таких мест мусора, валялся кусок ржавой арматуры в метр длиной. Карла подняла его, взвесила в руке, ощутив приятную тяжесть, и решила, что находка скорее всего пригодится.

Было здорово ехать с открытыми окнами, не спеша, вслушиваясь в далёкий шум прибоя и отзвуки клубной музыки. Позади спящих изогнутых улиц, на вершине холма, поросшего соснами и колючим кустарником, виднелись в предутренней дымке руины древнего храма. На пустынной набережной, распугивая чаек, натужно кряхтел мусорный грузовик.

Карла не чувствовала ни злобы, ни отчаяния. Лишь стремилась избавиться наконец от этого годами не отданного долга, невыполненной миссии, недосказанной истории. Она просидела минут десять в машине, приводя в порядок мысли. Собрала волосы в тугой аккуратный пучок. Навинтила глушитель на пистолет, спрятала в кобуру под курткой. Достала из багажника найденный лом. Хотелось то ли перекреститься, то ли преподнести человеческую жертву языческим богам.

На причале было свежо и тихо, отражение луны бликовало меж упругими боками лодок и чёрным от сырости бетоном. Карле удалось пройти незамеченной мимо допотопной камеры, охраняющей выход на пирс. Яхта, названная дурацким, мёртвым именем «Мариам» стояла третьей в крайнем ряду, ничем не огороженная, невообразимо дорогая и доступная одновременно.

Бесшумно взойдя на палубу, Карла провела пальцами по лакированному дереву обшивки. Заглянула в рубку, нашла канистру с бензином, припрятанную под лавкой. Со смесью презрения и любопытства осмотрела каюту Ауада.

Старинный компас на стене, книги по мореходству, коробка кубинских сигар, хороший коньяк. Все необходимое, чтобы выглядеть свободным успешным мужчиной. Выглядеть, но не являться. С помощью швейцарского ножа Карла взломала запертый ящик стола. В нем лежали паспорта с разными именами и одной и той же фотографией, от взгляда на которую хотелось бросить всё и убежать, либо убить кого-нибудь с изощренной жестокостью. Нашелся и паспорт Энди, изготовленный за большие деньги в Париже.

В соседней каюте, раскинув в стороны огромные волосатые руки, спал Хасан Хасан. Его грудь мягко вздымалась в такт выдохам и вдохам.

– Извини, чувак, – прошептала Карла одними губами, – Твоя вина лишь в том, что ты считал Ауада Мансури лучшим другом.

Она опустила лом на пол и достала пистолет. Накрыв лицо Хасана подушкой, два раза нажала на спуск. Яхта мягко просела и ткнулась кормой в причал. Запахло жженым поролоном и чем-то еще, о чем Карла не хотела знать. Хасан не успел вскрикнуть. За свои сорок лет он слишком мало об этой жизни понял, и практически ничего не успел.

– Потом я забуду и это, – сказала Карла, поднимаясь на палубу.

Над ее головой с надрывным гомоном пронеслась стая птиц. Отчего-то вспомнилась ранняя юность, жесткое полуденное солнце, пляж, заваленный отбросами, пакетами и битым стеклом. Загорелые парни прыгают со скалы в море, соревнуясь в глупости и бесстрашии, а она сама пьет сок через трубочку и гадает тайком, с кем из них доведется идти под венец. И придумывает, на какой машине прибудут они в церковь в самый счастливый день, осыпанные конфетами и лепестками цветов. Карла всегда представляла себе нечто спортивное, жемчужного цвета с открытым верхом. Дорогой и безвкусный символ статуса, вроде этой яхты.