Просчёт Финикийцев

Ауад подобрал железный лом, взвесил в руке, оценивая, будет ли он выглядеть убедительно, заявившись с этой штукой в ближайшую деревню. Обойдя вокруг камня, прежде затыкавшего ход, обнаружил веревку, все еще висящую над темным колодцем, а также автомат Хасана с полным магазином. Странно. Хасан никогда бы не расстался с калашом. Впрочем, думать об этом сейчас не хотелось. Ауад нашел способ получить все, что ему было нужно.

Правая лодыжка ныла все сильнее с каждым шагом, намекая, что напрасно он отправился в это изматывающее путешествие длиной в пару километров. В полуденный час на дороге не было ни машин, ни телег, уныло катящихся за изнывающим от жары ослом. Даже пастух не лязгал надтреснутым колокольчиком, водя своих баранов по каменистым склонам, поросшим недолговечной зеленой травой. Ауад шагал, взвалив калаш на плечо, стараясь не замечать боль и отогнать прочь сумбурные мысли, намереваясь излить свою злобу на первого встреченного человека.

Деревня оказалась суннитской. Над горсткой приземистых блочных строений, парой ржавых машин и бесконечной пылью немощеных узких улиц возвышался минарет с округлым куполом, выкрашенным зеленой краской.

Как в тысячах подобных мест, разбросанных по Ближнему востоку, дома здесь достраивались по мере надобности, а потому выглядели потрепанными и незавершенными одновременно. По традиции, старшее поколение семьи возводило первый этаж на бетонном фундаменте, оставляя плоскую крышу со столбами и арматурой, торчащей в небо, словно в укор богам за безрадостный человеческий быт. На крыше проводили семейные празднества, оттуда стреляли очередями по случаю свадьбы, университетского диплома, или очередной никому не нужной военной победы. Второй этаж достраивали остепенившиеся дети, оставляя новую плоскую крышу с торчащей арматурой для следующего поколения.

В этой деревушке, размазанной по залитому солнцем склону холма, Ауад не увидел ни одного двухэтажного строения. Новые поколения старались держаться отсюда подальше. Он понял, что не сможет больше прошагать и сотни метров. Под блеянье овец, толпящихся за чьим-то бетонным забором, свернул к ближайшему дому. Пересек мощеный плиткой двор, наклоняясь, чтобы не задеть веревки с цветастым бельем, без стука толкнул жестяную дверь с облупленной голубой краской и оказался на кухне, похожей на кухню его матери, но еще более нищей и жалкой.

На плите стояла сковорода с остатками риса и немытый медный кофейник. За столом сидел старик в майке, и чистил апельсин. Ауад по привычке хотел сказать «Бонжурен», именно так было принято здороваться со старшими в Ашрафийе, но вспомнил, зачем он здесь, и поднял автомат.

– Принеси мне воды, и поесть, и быстро!

– Пошел в задницу…

– А если так? – Ауад снял предохранитель, и взвел затвор.

– Так даже проще, – старик отправил в рот дольку апельсина.

В дверях появилась грузная женщина в платке и цветастом платье. Увидев автомат, она замерла на месте.

Ауад плюхнулся на матрас, брошенный прямо на пол и застеленный протертым ковром. Устроился поудобнее, прислонившись спиной к стене и держа под прицелом женщину и обе двери, ведущие вглубь дома и во двор.

– Воды, жрать, и сумку мне найди, большую, крепкую, – сказал он, – и быстро!

Только сейчас он заметил, что у старика нет одной ноги, мятая штанина подколота булавками, а к стене прислонен деревянный костыль. На его месте Ауад тоже отнесся бы к угрозам равнодушно.

Пока женщина, кряхтя и ругаясь, тащила со двора ведро с водой, Ауад рассмотрел свое отражение в темном, засиженном мухами зеркале, висевшем у дальней стены. Этот парень ему не нравился. Многодневная щетина, промокшая от пота рубашка, покрытая красноватой землей, словно его схоронили заживо и по ошибке выкопали обратно. Ссадины на руках, синяки под глазами, впалые бледные щеки. И оружие, как единственная причина, по которой его здесь терпят.

Женщина поставила ведро на пол, принесла медную чашку для кофе. Не снимая пальца со спускового крючка, Ауад напился, ополоснул лицо. Женщина отошла на полшага и наблюдала за ним, словно ждала, когда он упадет замертво, отравленный ее бессилием и ненавистью. В колючих черных глазах тлело невысказанное презрение. Подол юбки чуть колыхался. Ауад подумал, что взял бы сейчас эту женщину, если бы не был голодным и уставшим. Взял бы, только чтобы она перестала так на него смотреть.

– Я хочу жрать, – сказал он.

– У нас одни лепешки и апельсины.

– Идет. И кофе сделай. Не верю, что у вас нет кофе.

Она повернулась к нему широким задом, демонстративно игнорируя автомат, и пошла к плите.

«Сука», – подумал Ауад, но ничего не сказал.