Просчёт Финикийцев

Полтора часа спустя он ехал по извилистой горной дороге на добытом без боя допотопном скутере, из которого едва удавалось выжать пятьдесят километров в час. Калаш оттягивал плечо и давил на спину, между ногами была зажата холщовая сумка, полная мелких и неровных золотых монет, способных обеспечить ему пару десятилетий безбедного существования в любой стране мира. Ветерок с гор трепал давно не стриженые волосы, скутер булькал и жалобно тарахтел, выдавая полный газ на крутых поворотах.

Попасть в город со всем этим добром невозможно. На первом же контрольном пункте его неминуемо остановят и отправят на длинный допрос, не важно, к своим или к чужим. Ауад не мог позволить себе рисковать. Придется бросить скутер, забинтовать потуже больную ногу и пробираться козьими тропами, в обход дорог. Ауад не боялся ни боли, ни одиночества. Он точно знал, что тело не подведет его, что он выживет, сбежит отсюда с первым же иностранным кораблем, уходящим из порта, отсыпав капитану горсть старинных монет. Пусть деньги не покупают абсолютное счастье, они покупают относительную свободу, которой для Ауада сейчас было вполне достаточно.

– Значит, ты уехал навсегда, ни с кем не попрощавшись? – спросил я.

– Почти ни с кем, – сказал Ауад, – они считали, что я умер, и мне это было на руку.

Если бы в штабе христианского фронта узнали, что он собирался самостоятельно вывезти и продать старинные монеты, их забрали бы у него все до одной, а после заставили бы вернуться в Бекаа и добыть еще, при условии, что он выживет после ночи пыток и побоев.

– Говорят, эта легенда пришла к нам из Междуречья, – сказал Ауад, – и она стара как мир. Юный Адонис умер от раны, полученной на охоте, но Астарта спустилась за ним в царство мертвых. Она была эгоистична, как все женщины, и дважды эгоистична, как все влюбленные. Думала, что воскрешая, оказывает ему услугу. Бедняга вернулся к жизни, чтобы продолжить бесконечный цикл, чередование сезонов засухи и дождей, сева и урожая, рождений и смертей.

Адонис был молод и глуп, он не знал, что такое перебои с электричеством, ночи в душном подвале во время бомбежек и допросы в штабе христианского фронта. Что невозможно сбежать от себя и от судьбы, а за попытку обнулить прошлое придется заплатить слишком высокую цену.

Глава 23

– А может, архивов и не было? – спросил я, – может, их никогда не писали?

– Разумеется, писали, – сказал Ауад, – и тому есть подтверждения. Например, Иосиф Флавий упоминает богатейшую библиотеку Тира. Хотя, ты ведь никогда не слышал об Иосифе Флавии.

– Я же учился в еврейской школе. Иудейская война, восстание Бар-Кохбы, Масада и всё такое.

– Занятно, – сказал он, – что именно твой народ, нудный, законопослушный и ничем не примечательный, создал письменные источники, которым сейчас принято верить. Ветхий Завет, полный заимствований, политики, опасений за собственную шкуру сочинителя и мелких сиюминутных интересов.

Я изо всех сил попробовал обидеться, но не смог. Мне было плевать на оба народа, какими бы древними они ни были, на Ветхий завет, Иосифа Флавия и прочие теории заговора. Перед рассветом снова начало качать, и я безумно хотел вернуться на твердый берег.

Где-то за линией прибоя Карла Валетта искала Ауада по утерявшим значение координатам. Я представил себе, будто она стоит на бетонной пристани и смотрит в предрассветное небо. Так финикийские женщины из поколения в поколение точили взглядом безучастную линию горизонта и возносили молитвы Мелькарту в ожидании своих мужчин. В позднем средневековье каждый третий из покинувших родную гавань кораблей не возвращался домой. Финикийцы же покорили Средиземноморье на простых весельных лодках с плоским дном и квадратным парусом. Никто не знает, сколько их сгинуло в морской пучине.

– Нет, серьезно, – продолжил Ауад, – мои предки облагородили побережье, научились возводить храмы и строить корабли, изобрели стекло и пурпур, наладили торговлю, основали колонии, создали систему нравственных ценностей, умели покорять природу, праздновать и воевать. И тут притопали из Египта эти дикие, никому не нужные евреи.

Налетели, как саранча, порушили развитые города южного Ханаана, осквернили храмы Ваала, Ашеры, Эшмуна и Астарты, чтобы на их месте построить жалкие копии, посвященные единому и якобы всемогущему Яхве.

Вместо мистерий и таинств завели унылые шестьсот тринадцать заповедей, чтобы держать под контролем всё, от мастурбации до управления государством. Вместо танцев, возлияний и ритуальных совокуплений во славу воскресшего Адониса – жертвенные голуби в Храме и десятина лицемерным жрецам. Вместо дальних странствий – затхлые пещеры в пустыне.

А потом они украли наш патент на письменность, создали свой исторический источник, полный недомолвок и противоречий, и распиарили его неизвестно какими методами так, что весь мир читает его по сей день. Это же недоразумение! Не говоря уже о вторжении в 82-м…

Ауад рассмеялся и хлопнул меня по спине.

– Да шутка, шутка, я увлекся. Мне плевать на то, что произошло в 82-м.