Преступление, искупление и Голливуд

В одно мгновение я превратился в обезумевшее животное, каким был когда-то.

Я ничего не сказал матери, но она и так уже поняла, что перегнула палку – так сильно, что та сломалась. Я взял Диану за руку и сказал:

– Уходим.

Глава 14. Жизнь и смерть, 1981

Какое-то время нам с Дианой было весело. Мы посещали собрания и вместе ездили на реабилитационные конференции, смотались в Палм-Спрингс и на озеро Тахо. Жизнь была хороша – точнее, казалась такой.

Ужиться со мной было сложно. Да и с Дианой, честно говоря, тоже. Мы начали ссориться, и это повлияло на наши рабочие отношения. В итоге я отдалился от нее. Так как мы не жили вместе, я сам решал, когда и как часто нам видеться. Мы то расходились, то сходились, но потом доктор Дорр продал реабилитационный центр на Гарднер-Стрит. Мы с Дианой перестали работать вместе, и тут она узнала, что беременна.

Я понятия не имел, что делать, но она решила рожать. Я пообещал заботиться о ней и о нашем ребенке. Дальше я не загадывал. Мне было почти тридцать шесть лет – вполне солидный возраст для детей, но я слишком долго жил в свое эгоистичное удовольствие.

Во время беременности мы с Дианой периодически виделись. Мы застряли в странном круге – то вместе, то порознь. Я хотел, чтобы у нее все было хорошо, чтобы она чувствовала поддержку с моей стороны. Будущее нависло надо мной тяжким грузом ответственности. Я был рад, напуган и не вдуплял, что происходит.

Однажды я приехал к Диане и остался у нее на ночь. В тот день мы снова были «вместе», но мне было нелегко. Ее округлившийся живот и новость о том, что у нас будет мальчик, стали для меня ударом. В ту ночь я не мог уснуть – просто лежал на кровати, как бревно. Посреди ночи зазвонил телефон – это была моя мать. Она сказала, что отец попал в аварию и его отвезли в больницу в Марина дель Рей. Мы с Дианой тут же помчались туда. Отец лежал в отделении интенсивной терапии. Как оказалось, парнишка, который работал с ним на стройке, купил новый «мустанг». Видимо, они выпили, и пацан пустил отца за руль. Они решили погоняться с другим водителем, мой отец потерял управление и врезался в телефонный столб, разбив машину вдребезги.

Каким-то чудом пареньку удалось уцелеть. Отцу повезло гораздо меньше. Несколько недель он пролежал в реанимации, лекарства, которые ему кололи, повлияли на уровень сахара в крови, и его диабет вышел из-под контроля. Доктора даже хотели ампутировать ему руку и ногу, чтобы спасти.

Я не мог смотреть матери в глаза, когда мы встречались в больнице. Я считал ее виноватой.

На койке в отделении реанимации отец казался хрупким и маленьким. Когда я был мелким, он казался мне настоящим великаном. А когда он злился, то словно увеличивался в размерах вдвое, совсем как его младший брат, мой дядя Гилберт. Но с тех пор, как отец услышал откровения моей матери на записи, он словно увял. Он потерял вкус к жизни, превратился в сломанного человечка. Та авария стала логичным завершением пути на самое дно, куда его толкнула неверность матери.

В ночь, когда мне сказали, что без ампутации не обойтись, я вышел на парковку больницы и закричал в небеса:

– Господи, какой же ты ублюдок! Или сотвори еще одно чудо и помоги отцу остаться целым, или забери его! Забери прямо сейчас! Мой батя скорее сдохнет, чем захочет жить без руки или ноги!

Именно в этот момент меня ослепили фары патрульной полицейской машины.

– Ты что творишь? – спросили копы.

– Какого хера вам надо? – рявкнул я в ответ.

Я откровенно напрашивался на неприятности, но был уверен, что Бог на моей стороне. Так и вышло – копы выключили фары и поехали дальше. Они могли меня пристрелить, и в тот момент я был готов принять пулю. Большинство легавых не спускали с рук подобного обращения, но, думаю, они понимали, что у меня непростая ситуация, и просто пожалели.

На следующий день в шесть утра мне позвонила мать. Ночью отец скончался. Бог услышал мою молитву.

* * *

Мы с тетями организовали похороны, но без драмы все равно не обошлось – никто из членов моей семьи не хотел видеть на церемонии мать. Дело было дрянь. Я невероятно злился на эту женщину, но знал, что должен ее поддержать. Несмотря на все свои интрижки, она была абсолютно разбита горем. На церемонии я сидел рядом с ней и держал за руку, чтобы уберечь от презрения своих тетушек.

После похорон мы с Гилбертом остались в родительском доме, чтобы помочь матери с садом. Я обрезал ветки какого-то дерева на заднем дворе, и тут она закричала:

– Не трогай это дерево!

Я перешел к другому, но тут заметил большую мертвую ветку на дереве, которое она велела не трогать, и вернулся, чтобы ее срезать. Я понятия не имел, что все это время мать следила за мной из окна. В ту же секунду она выскочила из дома.

– Я же сказала не трогать его! Это теперь мой дом! Мой!

Она так сильно кричала, что чуть не сорвала голос.

Меня затрясло, я будто снова превратился в семилетнего мальчишку.

– Там мертвая ветка, мам, – пробормотал я.