В тот момент за мое тело боролись две личности. Одна – маленький испуганный мальчик, цепляющийся за ветку, вторая – разъяренный взрослый, сжимающий в руке ручную пилу. Я поверить не мог, что после всех моих стараний и поддержки на похоронах она снова говорила со мной в таком тоне.
Когда она ушла, Гилберт сказал:
– Ты чуть не почикал ее пилой, Дэнни, ты это понимаешь? Сматывайся отсюда. Ты хочешь помочь, но ей этого не надо. Ты ее грохнешь.
Мы вышли через садовую калитку и сели в машину Гилберта. Он вырулил на улицу и сказал:
– Но если ты все-таки ее кокнешь, я помогу спрятать тело.
Мы рассмеялись. Смех всегда был нашим способом справиться с безумием.
С того дня я отказывался от встреч с матерью. Все изменилось, когда она снова спуталась с Дэвидом.
За несколько недель до родов я повел Диану в кино. Когда мы парковались, к ее окну подбежал какой-то мужик. Я подумал, что он хочет нас ограбить, так что выскочил и врезал ему по морде, поцарапав кулак о его зубы. Пострадала та же рука, которую я повредил в «Соледаде» в драке с другим зэком. Он был стукачом и как-то скорчил мне рожу, когда я проходил мимо комнаты допросов, где его держали. Не раздумывая, я выбросил вперед левую руку и разбил толстое стекло, за которым он кривлялся. Вытащив руку сквозь осколки, я увидел в кровавом месиве собственные кости.
Когда я ударил того мужика в Голливуде, старая травма снова напомнила о себе. Крови из меня натекло, как из свиньи. В больничке меня подшили, хотя мне показалось странным, что они так быстро справились с раной. На следующий день я проснулся от адской боли. Левая рука раздулась, как воздушный шарик, от кончиков пальцев до плеча, так что мне пришлось вернуться в больницу. Рана воспалилась и выглядела крайне хреново. В больничке мне просто зашили кожу вместе со всеми бактериями, которые жили во рту того стремного чувака.
Увидев, как распухла моя рука, врачи тут же направили меня в отделение интенсивной терапии и обкололи антибиотиками. Лучше не стало, поэтому меня перевезли в инфекционную больницу. Моя жизнь снова оказалась в руках Господа. Периодически меня отключали с помощью наркоза и каким-то образом чистили мне кости, чтобы остановить распространение инфекции. Спустя три недели ничего не изменилось, и мне назначили нового хирурга.
– Надеюсь, мы сохраним вам руку, – сказал он, увидев мои татуировки. – Не хотелось бы прощаться с такими татушками.
– Делайте, что можете, док, – ответил я.
После операции я старался не смотреть на свою руку. Я чувствовал, что она есть, но знал, что даже у ампутиков бывают фантомные боли. Мне было страшно.
Дядя Гилберт и его друг Фьюри приехали меня навестить. Гилберт впервые за последние несколько лет был на воле и не употреблял. Я убедил его работать с нами и начать реабилитацию. Я очень за него переживал, но пока он неплохо справлялся. А вот его сын, Гилберт-младший, все так же тусил с какой-то бандой и пускался во все тяжкие.
– Не волнуйся, – улыбнулся дядя Гилберт, войдя в мою палату. – Когда вернешься за решетку, договоримся, чтобы в гандболе тебе подавали пас на правую руку.
Они с Фьюри заржали, как кони. Мне было не смешно, но я расслабился. Все-таки левую руку мне спасли, а значит, все будет хорошо.
Отвалявшись, я попросил врачей о выписке. Отпускать меня не хотели, но оставаться в больнице дольше я уже не мог – Диана только что родила мальчика. Сына мы назвали Дэнни. У меня до сих пор хранится фотография, на которой я с забинтованной рукой держу малыша.
Я стал отцом и был абсолютно счастлив. Когда я впервые взял малыша Дэнни на руки, то сразу почувствовал себя батей. Я понял, что вот она – моя ответственность до конца жизни. У меня появилась причина жить дальше – маленький человек, который зависит от меня целиком и полностью.
Хреново это признавать, но я чувствовал, что мои первые мгновения с сыном стали бы еще трогательнее, если бы Дианы не было рядом. Знаю, это ужасно, и все же я нутром чуял, что у нас с ребенком впереди свое путешествие, одно на двоих. Я больше не боялся будущего. Благодаря малышу Дэнни роль отца далась мне легко.
Глава 15. Ссора с Гилбертом, 1982
Гилберт недолго оставался чистым. До меня дошли слухи, что он снова начал употреблять, а я прекрасно знал своего дядю. Если он снова подсел, значит, и барыжить начал.
Я предупреждал Гилберта, что он больше не сможет работать в реабилитационном центре, если начнет долбить наркоту.
– Тебе придется уйти, старичок, – сообщил я ему, когда мы встретились в Реседе.
– За что это?
– Ты на наркоте.
Он аж вскинулся.
– Нет, это неправда! Да и кого это волнует?
– Пациентам опасно находиться рядом с тобой. Тебе придется уйти.
Его лицо стало безумным, в руке откуда-то появился нож. Он не понимал, что творит.
– Зарежешь меня, мудак? – спросил я. – Меня?
– Ублюдок, да я нюхал кокс, когда ты еще под стол пешком ходил.
– Пошел ты. Зарежешь меня, и я все равно до тебя доберусь. Лучше сразу засунь этот нож себе в задницу.
Тут Гилберт взглянул на свои руки так, словно видел их впервые.