Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

В скобках. Следует понять, что Организация — кровавая, жестокая, превратившаяся за десятилетия в нечто типа мафии, с похожей структурой и внутренними правилами, тем не менее не была вождистской. Почти абсолютная власть Старого была все-таки властью авторитета: руководство и считалось, и реально (как с самого начала повелось) оставалось коллегиальным. При том что воеводы были властны и в жизни, и в смерти, окончательные решения по ключевым вопросам все-таки принимались на съезде.

А между съездами рулил, судил и определял цели ЦК — бессменный (полномочия постоянно подтверждались) триумвират в составе самого Александрова, много раз уже упомянутого генерала Александра Протогерова и Петра Чаулева (тоже дяди с большим авторитетом), принимавший решения большинством. А люди это были разные, и если последнее слово всегда было за Старым, кредо которого заключалось в том, что «македонцы — болгары», а всё остальное вторично, то лишь потому, что Протогеров никогда ни в чем Тодору не противоречил.

Зато у Петра Чаулева возражения бывали. Он считался «левым», тесно контачил с «красными» (есть информация, что даже работал на ГПУ), общался с «федералистами» и вообще не видел ничего страшного в том, что болгары Македонии будут считаться просто «македонцами». И поддержка на «низах» у него была неслабая. Многие полевые командиры — цари и боги в своих зонах Пиринского края — тяготились догматизмом Старого и засилием ЦК, водили дружбу и с «левыми», и с «федералистами», и даже с югославскими коммунистами, как и Чаулев считая возможным «широкое сотрудничество». Так что с кем работать, минуя Тодора, у Коминтерна очень даже было.

Александр Протогеров (слева) и Тодор Александров

МЫШЕЛОВКА

Вот в такой ситуации 6 мая 1924 года делегация ВМРО — Протогеров, Чаулев и еще кое-кто рангом пониже, имея полномочия от Александрова подписать и за него, «но проверив каждое слово», подмахнули знаменитый «Венский Манифест», дав согласие «во имя независимой и самостоятельной державы» сотрудничать «со всеми революционными партиями и организациями балканских народов». Ага, именно «со всеми», в том числе и с «федералистами», и с сербами, — и при этом, по категорическому настоянию партнеров, в тексте не было ни слова о недопустимости сербизации болгар Македонии, на чем твердо стоял Александров, а упоминалось лишь о некоем «македонском народе» как «самостоятельной политической единице на Балканах, ныне разделенном тремя державами».

Как удалось Чаулеву убедить Протогерова подмахнуть документ, признавший Болгарию одним из оккупантов и фактически дезавуировавший основные принципы Организации, понять сложно. Но когда текст документа — естественно, строго-настрого секретного — дошел до Старого, тот заявил, что подобного не подписал бы никогда, категорически запретил публикацию и потребовал переписать. Однако поскольку ничего другого ни «федералисты», ни югославские «красные», ни «красные» болгары подписывать бы не стали, ни о какой ревизии текста не могло быть и речи, и 19 июня Политбюро ЦК РКП(б) постановило «обострить момент» и «Декларацию македонских "автономистов" опубликовать за их подписью», что 15 июня и сделали, не предупредив Александрова.

Скандал грянул неимоверный. Одним махом Старого подставили и перед беззаветно верившим в «болгарское дело» низовым составом Организации, впервые усомнившимся в его честности, и перед военными друзьями в Софии, жестко спросившими его, с какой стати он красит себя в те цвета, в которые красит, и почему они узнают об этом из газет. А такого Старый не прощал.