Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе

С ним полностью соглашался и всемогущий Григорий Зиновьев, пророчествуя, что «негативные уроки болгарского опыта приведут к повторению болгарских ошибок», и вообще, «Рурские события означают скорый приход всеевропейской революции! Необходимо изменить психологию наших партий, пробудить в них волю к власти... [...] Следует понять, что историческое назначение нашего класса в том, чтобы завоевать политическую власть и взять судьбу мира в свои руки».

Короче говоря, московские товарищи пришли к выводу, что товарищи на местах, вступив на скользкую дорожку ревизионизма, дезориентируют готовые восстать массы, и с такой идеей вышли на Совнарком, где тов. Троцкий, в Рурские события тоже веривший, пошел другу Григорию навстречу, а прочие товарищи возражать не стали. И в июле — в связи с гибелью одного из сотрудников советского торгпредства в Плевене, где бедолага вмешался в уличные бои (при том, что София за этот трагический инцидент уже официально извинилась), — СССР разорвал дипломатические отношения с Болгарией.

Теперь стесняться было нечего. Выпустили особое — напрямую, через голову ЦК БКП — «Воззвание к рабочим и крестьянам Болгарии» с призывом не ждать указаний от «слабых и нерешительных руководителей, но самостоятельно подниматься на борьбу против правительства, совершившего белогвардейский переворот». И в Вену, Бухарест, Софию легально и нелегально поехали агенты Коминтерна, что в те годы было покруче всякого ГПУ, — опытные, теоретически подкованные, абсолютно бесстрашные, многие с длиннющим стажем дореволюционных конспираций. Тягаться с ними болгарским коммунистам было не по плечу и не по чину.

«Здесь, — отчитывался самый видный из них, Николай Милютин, — с коммунистической партией дела у нас, по-видимому, очень плохи. ЦК партии и лично Кабакчиев упорствуют на своей оппортунистической позиции. [...] Сплошное примиренчество, курс на создание парламентской оппозиции белогвардейскому правительству, фактически отказ от захвата власти. Вопрос о захвате власти игнорируется под разными предлогами».

Но вместе с тем говорилось, что «время еще не упущено. Революционное движение в стране есть. Сознательные, готовые к битве товарищи есть, особенно среди военного крыла. Правительство крайне непрочно... [...] При таких условиях переворот и образование рабоче-крестьянского правительства возможны».

НАДО, ГАНЮ, НАДО...

В итоге кураторы все-таки передавили. Колеблющихся интеллигентов просто оттеснили в кювет, с какого-то момента встречи и переговоры шли уже не с членами ЦК, а с лидерами практически автономной Боевой организации — бывшими военными, прошедшими Великую войну и войну в Венгрии, а те полностью соглашались с Москвой, что бить надо прямо сейчас.

Правда, вовсе без мнения признанных политических лидеров было никак, но этот вопрос тов. Зиновьев решил достаточно быстро: вскоре свою точку зрения резко изменил, отказавшись от «примиренчества», авторитетный и очень опытный Васил Коларов — в понимании рядовых партийцев фигура никак не меньше, а то и крупнее «оппортуниста» Христо Кабакчиева.