Почему не Эванс?

Фрэнки внимательно смотрела на него. Она вдруг вспомнила, что, когда Бобби впервые рассказывал ей о трагедии, он упомянул о том, что укрыл лицо погибшего платком.

– И ты даже не захотел посмотреть? – продолжила Фрэнки.

– Нет. А зачем?

«Ну конечно, – подумала Фрэнки. – Вот если бы я нашла фотографию знакомого мне человека в кармане убитого, то просто не смогла бы не посмотреть на его лицо. Насколько же мужчины восхитительны в своем отсутствии любопытства!»

– Бедняжка, – сказала она. – Мне ужасно жалко ее.

– О ком ты… о Мойре Николсон? Почему жалко?

– Потому что она испугана, – неторопливо произнесла Фрэнки. – Она всегда испугана до полусмерти.

– И чего она боится?

– Своего мужа.

– Что ж, не сказал бы, что мне самому хотелось бы заиметь во врагах Джаспера Николсона, – признал Роджер.

– Она уверена в том, что он пытается убить ее, – внезапно произнесла Фрэнки.

– Боже! – Роджер с сомнением посмотрел на нее.

– Садись, – сказала Фрэнки. – Я намерена рассказать тебе о многом. Мне нужно доказать тебе, что доктор Николсон – опасный преступник.

– Преступник? – Голос Роджера был полон недоверия.

– Подожди, пока не услышал всю историю целиком.

И она четко и тщательно пересказала ему все, что случилось с того дня, когда Бобби и доктор Томас нашли погибшего. Умолчала только об умышленности аварии, однако намекнула на то, что задержка в Мерроуэй-Корт объясняется ее непреодолимым желанием докопаться до сути.

Жаловаться на отсутствие внимания со стороны слушателя Фрэнки не приходилось: Роджер был явно увлечен ее рассказом.

– И все это правда? – спросил он. – О том, что этого Джонса отравили, и обо всем прочем?

– Абсолютная истина.

– Прости мое недоверие, однако твои факты трудно переварить. – Помолчав минуту, Роджер наконец, хмурясь, произнес: – Вот что, при всей фантастичности высказанной тобой гипотезы, ты можешь быть права в первом заключении. Кто-то решил, что этого человека, зовись он Алексом Притчардом или Аланом Карстерсом, следовало убить. Если бы он оставался в живых, то не было бы никакого смысла покушаться на Джонса. Насколько фраза «Почему не Эванс?» является ключом ко всей ситуации, на мой взгляд, не слишком существенно, поскольку ты не знаешь, кто такой Эванс и к чему относится «почему». Поэтому будем считать, что убийца или убийцы считали, что Джонс обладает неким знанием, которое, вне зависимости от того, понимал он это или нет, было опасно для них. Вот и попытались его убрать и, возможно, попытаются снова, если выйдут на его след. Пока получается вполне разумно, однако я не вижу, каким образом ты выходишь на Николсона и почему считаешь его преступником.

– Он зловещий человек, он ездит на темно-синем «Тэлботе», и его не было здесь в тот день, когда был отравлен Бобби.

– В качестве улик жидковато.

– Потом, есть еще то, о чем миссис Николсон поведала Бобби.

Фрэнки пересказала, и на фоне мирного английского ландшафта история Мойры снова показалась не имеющей значения и прозвучала мелодраматически.

Роджер пожал плечами:

– Она думает, что муж снабжает Генри наркотиком, но это чистой воды домысел, у нее нет никаких доказательств. Она считает, что он хочет упрятать Генри в Грэйндж в качестве пациента, однако для врача такое желание следует считать самым естественным. Доктору нужно столько пациентов, сколько возможно. Она считает, что он влюбился в Сильвию. Ну, на этот счет я ничего не могу сказать…

– Если она так считает, значит, скорее всего, права, – перебила его Фрэнки. – Женщина всегда знает всю правду о своем муже.

– Хорошо, даже если так оно и есть, отсюда необязательно следует, что этот муж является опасным преступником. Уйма добропорядочных граждан влюбляется в чужих жен.

– Но она же уверена в том, что он хочет убить ее, – настаивала на своем Фрэнки.

Роджер скептически посмотрел на нее.

– И ты веришь ее словам?

– Она сама им верит.

Кивнув, Роджер раскурил сигарету:

– Вопрос состоит в том, насколько можно верить ее словам. Грэйндж – жутковатое место, полное всякой странной публики. Тамошняя жизнь будет нарушать душевное равновесие женщины, особенно обладающей робкой и нежной нервной природой.

– Значит, ты считаешь, что все это неправда?

– Я этого не сказал. Возможно, она вполне искренне считает, что он пытается убить ее… но какие существуют подтверждения этой ее убежденности? По совести – никаких.

Фрэнки с удивительной ясностью припомнились слова Мойры: «Говорили мои нервы». И каким-то образом сам факт, что она это сказала, послужил для Фрэнки доказательством того, что дело вовсе не в нервах, однако она никак не могла сообразить, как донести подобное до Роджера.

Тот тем временем продолжал:

– Понимаешь, если бы ты могла доказать, что Николсон находился в Марчболте в день трагедии, все выглядело бы совсем иначе, или если бы мы могли обнаружить какой-либо определенный мотив, связывающий его с Карстерсом; однако мне кажется, что ты забываешь про реальных подозреваемых.

– Каких реальных подозреваемых?

– Этих… как ты их назвала… Хейманов?

– Кейманов.