Первая печать

Внутри махолета Северо видит… соты. Совершенно обычные, сочащиеся золотистым медом соты. Почему-то это зрелище оказывается страшнее, чем все, что он успел себе нафантазировать; кровь, живое мясо, лязгающие челюсти машин не вызвали бы ощущение тошнотворной пустоты в желудке. Грешник подходит к открытой части корпуса – она как раз на уровне его лица, – скидывает куртку и закатывает рукав, запускает искусственную руку внутрь по локоть и несколько секунд сосредоточенно шарит там. Потом его мышцы плеча под тонкой тканью рубашки еле заметно напрягаются: похоже, золотые пальцы сжались вокруг чего-то.

Грешник замирает. Северо не видит его лица, но почему-то с уверенностью осознает, что гость острова в последний раз взвешивает все «за» и «против» – по большому счету, если он сейчас решит улететь, никто его не остановит, ведь Типперен Тай и прочие его воспитанники послушно остались в движительной, внизу. А от Северо в одиночку толку не больше, чем от шустрика.

– Почему ты попал сюда?

Вопрос настолько неуместный, что Северо не сразу понимает: от него ждут ответа.

– Я… – тихо говорит он. – Я… жил в обители…

– Это я уже понял, – перебивает грешник. Он начинает осторожно двигать рукой, как будто в поисках чего-то. Крупные капли меда с громким плеском тяжело шлепаются на плиты посадочной площадки. По корпусу махолета пробегает волна, как по шкуре встревоженного зверя. – И мне неважно, каким образом все случилось. Я спросил о другом: почему?

Северо растерянно моргает:

– Разве… для такого… должна быть какая-то причина?

Мышцы на плече напрягаются сильнее.

Странно, думает Северо. Неужели противоестественный металл его протеза нуждается в помощи заурядной человеческой плоти?

– У всего есть причина. – Голос, в отличие от тела, не выказывает признаков напряжения. – Порыв ветра, коснувшись чего-то необычного, познает его – и возвышается. Стоит возвыситься в достаточной степени, в потоке воздуха, который на самом деле представляет собой лишь смещение невидимых глазу частиц, зарождается нечто большее. Часовой механизм, над которым мастер просидел лишний час, познает мастера – и да, тоже возвышается. Ты высоко взлетел, Северо, и поэтому я тебя спрашиваю: что именно ты познал?

– Я…

Воспоминания налетают словно зимний ветер в лицо: колючих снежинок слишком много, чтобы отделить их друг от друга и рассмотреть, что же прячется под покровом бурана, на расстоянии всего-то пары шагов. Чьи-то едкие слова, боль в избитом теле, слезы, зловоние темницы, ругань, плывущие во тьме письмена, снова боль и удушливая волна ярости, поднимающаяся из того самого места, где Северо прямо сейчас по-прежнему ощущает сосущую пустоту.

Слова тают на губах.

– Жаль, что ты не понял, – говорит грешник не дожидаясь ответа. – Подойди ближе. Возьми меня за руку и ничего не бойся.

Его тон подсказывает, о какой руке идет речь, и не допускает возражений. Северо, к которому дар речи так и не вернулся, покоряется. Он осторожно берет Парцелла за правое предплечье, чуть ниже локтя. От границы плоти и металла отделяются пять или шесть тонких усиков, похожих на молодые виноградные лозы, подползают к кисти бывшего илинита, оплетают ее сетью, увлекают вперед, мягко и неумолимо. Он хочет закрыть глаза, но не может.

Соты на ощупь именно такие, какими должны быть. Где-то внутри тягучей и ломкой материи пальцы Северо ложатся поверх тыльной стороны ладони грешника и словно прилипают к ней – дальше две руки движутся как одна. Теймар-и-Северо берется за что-то округлое, по размеру и форме похожее на большое яблоко, и осторожными, почти нежными движениями срывает его, чтобы тотчас же вытащить.

Челюсть Северо пронзает боль, у слюны во рту появляется металлический, соленый привкус. Прижимая к груди руку, измазанную в меду по плечо, он отпрыгивает в сторону и…

Сплевывает на плиты посадочной площадки что-то белое и твердое, поразительно длинное.

Парцелл даже не думает извиняться или хотя бы объяснить, что произошло. Он смотрит на… яблоко?.. на золотистый комок полупрозрачного воска с алой размытой сердцевиной, которая едва заметно пульсирует. Тяжело вздыхает, наклоняется и свободной рукой подбирает брошенную куртку, дергает подбородком в сторону Северо: дескать, ну чего ты топчешься на месте? Идем.

И Северо подчиняется.

Когда они входят в дом, одинокий белый зуб на каменной плите рассыпается в пыль.

* * *

В движительной Парцелл приказывает всем отойти как можно дальше от лабиринта из плоскостей, а сам шагает туда, где больше всего зеркал, и помещает восковое сердце в пространство между ними, подвесив в пустоте. Угрюмый, сбитый с толку Северо прислонился к стене у самого входа и, не переставая языком ощупывать зияющую пустоту на верхней челюсти, наблюдает за грешником. Он замечает краем глаза, что по каменным стенам и потолку комнаты бегают давным-давно знакомые обрывки золотистого текста на непонятном языке, волоча за собой разломанные куски такого же золотистого рисунка. Но сейчас они его не тревожат, потому что куда важнее то, что делает Парцелл.