Пастырь

— Наши казачки войной опалены, они и дурной приказ исполнят, — зыркнув исподлобья, не шелохнулся хорунжий. — Но как бы от местных станичников беды не дождаться.

Хаусхофер опасливо скосил глаз: со всех сторон к церкви подтягивался народ, у стариков виднелись в руках карабины.

— Разрешаю предложить священнику выйти из дома, — снизошёл до милости штабс — капитан. — Нам дряхлый любитель краснокожих без надобности.

Три десятка всадников Хаусхофер оставил вокруг своей персоны, остальные казаки спешились и присоединились к засевшим за плетнём подворья стрелкам.

Пока суетились у дверей и окон, из дома не раздалось ни звука, будто вымерли все внутри. Но, после выкрикнутого хорунжим предложения о сдаче в плен, Сын Ведьмы отозвался:

— Не заставляйте, служивые, брать грех на душу — уходите подобру-поздорову.

— Не хочешь сам сдаваться, хотя бы старика выпусти, — прокричал последнее предупреждение хорунжий. — Не то вместе угорите.

— Того господь бог не допустит! — громогласно заявил Сын Ведьмы, а затем уже чуть тише поведал станичникам горестную весть: — Скончался казак Матвей Ермолаев. До заката похороню старика.

— Я тебя ещё раньше похороню, Сучий Сын! — приподнявшись в стременах, хвастливо выкрикнул из-за голов охраны Хаусхофер и приказал хорунжему: — Поджигай вертеп!

В уложенные вязанки хвороста полетели факелы. Длинные языки пламени лизнули стёкла оконных рам. Рой выпущенных пуль разбил стёкла. Однако дым не вполз внутрь дома, а завесил оконные проёмы чёрной, шевелящей складками, занавесью.

Зло трещал горящий хворост, огнём охватило соломенную крышу. Заполыхало крыльцо и входная дверь. Жаром отогнало засевших за плетнём стрелков. Ощетинившись стволами карабинов, они попятились.

Однако никто в окошко так и не выпрыгнул. Бес затаился в сердцевине полыхающего кострища.

Внезапно будто бомба взорвалась внутри дома. Соломенную крышу сорвало и подкинуло высоко в небо. Дверь вышибло ударной волной, и вместе с пылающими остатками крыльца бросило на отряд всадников. Угли от хвороста из — под окон разметало вокруг искрящимся веером.

Горящие деревяшки осыпали лошадей и кавалеристов. Обезумевшие от ожогов лошади стремглав понеслись по улице. Всадники с трудом держались в седле, даже не помышляя противиться паническому бегству животных. Наездники суетливо пытались руками сбить с тлеющих одежд очаги раздуваемого ветром пламени. Хаусхоферу огненная щепка впилась в глаз. Штабс — капитан верещал как недорезанный поросёнок.

Веер сверкающих углей, словно рой разъярённых огненных ос, атаковал спешенных казаков. Рубахи прожигались насквозь. Казаки, побросав карабины, вертелись волчком, срывая с себя загоревшуюся ткань рубах.

Высоко в небе полыхала развеянная ветром солома с крыши, будто алая зарница под грозовыми тучами. Налетевший порыв ветра закружил дым от пожарища в широкую спираль.

Огненная волна странным образом не задела собравшихся вокруг станичников. Люди с изумлением узрели чудо: из пылающего дома, раздвигая телом языки пламени, вышел окутанный клубами дыма, словно чёрным плащом, Сын Ведьмы. На руках воина тьмы покоилось тело седовласого священника. У обоих ни единый волосок не обгорел, и на светлых ликах не виднелось ни мазка сажи. Одежды их тоже были нетленны. Будто и вправду святой дух оградил от дыма и пламени гиены огненной богоизбранных отца и сына.

То ли закатный луч солнца воссиял на металле нательного креста, то ли пламя пожарища отразилось алым бликом от начищенной до блеска красной меди, но яркая звезда вспыхнула на груди чернобородого пастыря. Алексей величаво шествовал по земле, а казалось — парил над пыльной дорогой, лишь слегка касаясь подошвами сапог. Крупное тело старого казака Алексей нёс на вытянутых руках осторожно, будто уснувшее малое дитя. Тяжёлая ноша не сгибала стройный стан высокого богатыря.

Станичники, раскрыв в изумлении рты, набожно крестились. А когда сын торжественно пронёс тело усопшего отца Матвея мимо обомлевшей толпы, то печальной процессией последовали за ним по улице. До самого погоста шли молча. Что удивительно — ни одна дворняга не посмела нарушить тишину.

Лишь позади людской колонны возникал отдалённый шум голосов. К траурной колонне присоединялись остальные станичники. Шёпотом пересказывалось явленное Сыном Ведьмы чудо. В хвосте процессии даже показались понуро бредущие казаки в обгорелых рубахах. Никого не оставило безучастным чудо крещения Сына Ведьмы огнём. Теперь инока, обласканного господом богом, называли уважительно — батюшка Алексей.

Пока станичники рыли могилу, батюшка Алексей отпевал усопшего. И молитва его была столь чудесна, что притихшей пастве мнилось, будто ещё чуть — чуть и невесомые тела воспарят к небесам. А вот землекопам другое чудилось, будто крупные пласты грунта отламывались сами собой — лопаты лишь подбрасывали землю, словно пух.