Пансион

Когда я окончательно пришелъ въ себя и понялъ, что судьба моя совершилась, я вдругъ какъ-то весь внутренно встряхнулся. Слезы мои высохли. Я ршился терпливо выносить все, а главное, никому не показывать виду, что мн такъ тяжело, такъ тоскливо, такъ больно. Мн даже стыдно стало за малодушіе, за то, что я не удержался и такъ плакалъ, а главное — передъ Тиммерманомъ и его женою.

Я вернулся въ классъ и началъ упорную борьбу со своими мыслями и чувствами. Вотъ эти мысли и чувства увлекаютъ меня туда, домой, за матерью… Но я сейчасъ же ихъ останавливалъ, напрягалъ вс усилія воли, заставлялъ себя видть, слышать и понимать окружающее и даже имъ интересоваться. Это было мн очень, очень трудно, но я все же продолжалъ бороться…

Наконецъ, въ этотъ же день, мн помогли обстоятельства — Тиммерманъ далъ мн первый урокъ латинскаго языка. Пришлось напрячь все свое вниманіе и приняться уже за новую, тоже очень трудную борьбу. Во второмъ класс (куда по своимъ познаніямъ я былъ принятъ) латинскій языкъ преподавался, такъ сказать, на нмецкомъ язык, то-есть вс объясненія грамматическихъ правилъ и переводы длались по-нмецки. Тиммерманъ не захотлъ принять въ разсчетъ, что я нмецкаго языка почти не зналъ, и мн пришлось справляться съ довольно сложной задачей изучать незнакомый языкъ посредствомъ незнакомаго же языка.

Но у меня были хорошія способности, еще не заморенная, свжая, дтская память. Я принялся за работу — эта работа помогала мн забываться, и хотя отъ нея оставался туманъ въ голов и нервная усталость, но я не обращалъ на это вниманія. Я видлъ только, что время идетъ скоро, что вотъ осталось всего два дня до субботы.

Пришла и суббота. Пансіонеровъ распускали въ двнадцать часовъ. За мною пріхалъ дядя. Я наскоро собралъ нужныя для понедльника книги, и, пока халъ домой, мн казалось, что я никогда не доду. Вмст съ этимъ меня наполнила такая радость, мн стало такъ весело, что и въ голову даже не пришло открыть душу дяд и передать ему обо всхъ испытанныхъ мною терзаніяхъ.

— Ну что, Ганекъ, не соскучился, хорошо теб было? больно тебя драли? — спрашивалъ дядя.

Но я даже ничего не отвчалъ ему, а въ свою очередь спрашивалъ на сколько времени ухала мама, что дома, вс-ли здоровы?..

Бабушка, увидя меня, такъ и всплеснула руками.

— Ганя, батюшка, да въ какомъ это ты вид?.. На что это похоже?.. Да ты, никакъ, цлую недлю не умывался? — повторяла она, оглядывая меня.

Сама она была воплощеніемъ чистоты и всякаго порядка, а я могъ изумить кого угодно. Я объяснилъ бабушк, какимъ образомъ умывался вс эти дни.

— Нтъ, это такъ нельзя! — сказала она. — Завтра же я поду къ Тиммерману…

Я хотлъ бжать отыскивать сестеръ и брата, но оказалось, что они гуляютъ. Тотчасъ же бабушка велла приготовить ванну, и когда дти вернулись съ прогулки, я уже былъ вымытъ, причесанъ и одтъ.

Я еще въ пансіон думалъ о томъ, какъ это будетъ хорошо увидаться съ дтьми, какъ я буду имъ разсказывать все, все, въ какой ужасъ они придутъ отъ того, что пришлось мн пережить. И вотъ ничего этого не случилось. Я сразу замтилъ, что дти встртили меня равнодушно и даже ни о чемъ не спросили, а когда я сталъ передавать сестр Вр свою одиссею, она вдругъ перебила меня замчаніемъ, что я наврно все это выдумываю, что, конечно, ничего такого не можетъ быть и что ей вообще, вовсе не интересно знать, какъ живутъ и что длаютъ мальчики въ пансіон. Я обратился къ младшимъ дтямъ, но они убжали, и я почувствовалъ себя, пожалуй, еще боле одинокимъ, чмъ въ пансіон.

Я сталъ бродить по комнатамъ, хотлъ было забраться въ кабинетъ отца, въ комнату матери; но кабинетъ былъ запертъ, а въ комнат матери было какъ-то такъ тихо, что мн стало даже жутко. Тогда я ршилъ, что самое лучшее — приняться за приготовленіе уроковъ, чмъ и занимался до самаго обда. Обдъ нсколько развлекъ меня. Я лъ за двоихъ и, конечно, разсказалъ о томъ, какъ кормятъ у Тиммермана. Но тутъ Вра крикнула:

— Выдумываетъ, выдумываетъ!

Не поврила и бабушка.

— Ну, ужъ это что-то такъ, да не такъ! — сказала она. — Конечно, нельзя требовать, чтобы въ пансіон былъ такой обдъ какъ дома. Что жъ, пріучись, въ жизни ко всму привыкать надо!

И она при этомъ вздохнула.

Все же я безъ всякаго труда уговорилъ ее почаще присылать мн изъ дома състное. Однако, насчетъ умыванья такъ и осталось: бабушка къ Тиммерману не похала…

Дни стали проходить за днями. Я мало-по-малу освоился въ пансіон и привыкалъ ко всмъ его ужасамъ. У меня все еще было такъ тоскливо на душ, что я даже радъ былъ необходимости работать черезъ силу. Я длалъ быстрые успхи въ латинскомъ и нмецкомъ языкахъ, и Тиммерманъ, наконецъ, кончилъ тмъ, что сталъ посл каждаго урока меня похваливать.

— Mm-m… mon enfant, `ea уа bien, tr`es bien!

При этомъ онъ легонько похлопывать меня по щек своей красной и всегда холодной рукою.

Но эта усидчивость въ работ и прилежаніе прибавили къ первымъ моимъ житейскимъ разочарованіямъ еще новое разочарованіе, о которомъ слдуетъ упомянуть, такъ какъ оно оставило сильный и долгій слдъ въ моей жизни.