Пансион

Я взялъ млъ, вывелъ два, три слова, но дальше не могъ. Вопервыхъ, я былъ сильно взволнованъ и не владлъ собою, а вовторыхъ, Фреймутъ не понялъ, какую нелпость онъ выдумалъ, на какомъ, такъ сказать, средневковомъ способ доказательства невинности остановился. Чтобы повторить наизусть сочиненіе, я долженъ былъ его предварительно выучить слово въ слово, запомнить вс слова, отысканныя мною въ лексикон, вс грамматическія правила, которыя я съ такимъ трудомъ примнялъ, имя грамматику передъ глазами, когда работалъ надъ своимъ сочиненіемъ. Конечно, этотъ упорный трудъ двухъ дней принесъ мн пользу, я запомнилъ нсколько правилъ и нсколько новыхъ словъ, но все-же воспроизвести всю эту работу на доск, вдругъ, сейчасъ, передъ цлымъ классомъ, подъ обвиненіемъ въ неблагородномъ поступк — это было невозможно.

— Ну вотъ и ошибся, вотъ и не можешь писать. Ты лгунъ, ты обманщикъ! — проговорилъ Фреймугь, презрительно махнувъ рукою.

Себя не помня, бросилъ я млъ на полъ и кинулся изъ класса. Я прибжалъ къ Тиммерману, котораго засталъ въ кабинет, но нсколько мгновеній не могъ выговорить ни слова, рыданія душили меня. Наконецъ, кой-какъ я объяснилъ въ чемъ дло. Потомъ я разсказалъ Тиммерману подробно весь процессъ моей работы и снова залился слезами.

— Пусть онъ мн десять, двадцать нулей поставитъ, мн все равно, — отчаянно выговорилъ я. — Но зачмъ-же онъ говоритъ, что я лгунъ, что я обманщикъ?!

— M-mm, mon enfant, успокойся! — сказалъ Тиммерманъ:- я знаю, что ты прилежный ученикъ, я поговорю съ Herr Freimuth…

Тиммерманъ дйствительно поговорилъ съ Фреймутомъ. Нуль въ журнал не былъ мн поставленъ. Фреймутъ ничего не поставилъ. Алексевъ и еще три-четыре мальчика, съ которыми я нсколько сблизился, были уврены въ моей невинности, остальному-же классу до всего этого не было собственно никакого дла.

«Ну, сплутовалъ — такъ что-же? Отчего и не сплутовать!.. Попался, такъ въ другой разъ будетъ осторожне!»

Большинство класса плутовало съ этими «сочиненіями»: одинъ изъ «армяшекъ» откуда-то добылъ книгу, по которой Фреймутъ разсказывалъ; книга эта былъ романъ «Монтекристо», сокращенный и передланный для юношества на нмецкомъ язык.

Такимъ образомъ, исторія эта скоро забылась. Мало того, я понемногу сдлался любимцемъ Фреймута и оставался имъ во все мое пребываніе въ пансіон. Но самъ я не только не могъ забыть этой исторіи, а она даже произвела на меня такое впечатлніе, что я въ тотъ-же день почувствовалъ себя очень дурно, къ вечеру у меня сдлался жаръ, и я три дня пролежалъ въ постели. Старикъ докторъ приходилъ и мазалъ меня свинымъ саломъ, а черезъ три дня явился Тиммерманъ и, не вступая ни въ какія объясненія, веллъ мн одться и идти въ классъ…

Прошло около двухъ мсяцевъ и моя мать вернулась изъ Петербурга. Она замтила, что я очень измнился, да и бабушка сказала ей, что каждый разъ по субботамъ я возвращался домой такимъ худымъ, блднымъ, измученнымъ и голоднымъ. Оно было не мудрено. Полное отсутствіе движенія на чистомъ воздух, недостаточная и вредная пища — я почти не прикасался къ Тиммермановскимъ обдамъ и ужинамъ — а присылаемые изъ дому припасы, главнымъ образомъ, находили себ удобное помщеніе въ желудк Дермидонова, — наконецъ, чрезмрная работа, тоска — все это разрушительно на меня дйствовало.

Мои домашніе подумали, подумали, и кончилось тмъ, что было принято такое ршеніе: оставить меня у Тиммермана, но только какъ полупансіонера. Я буду каждое утро здить въ пансіонъ къ началу классовъ и возвращаться по окончаніи ихъ, въ шесть часовъ, домой къ обду.

Моя мать похала къ Тиммерману и, какъ я потомъ узналъ изъ ея разсказовъ, объявила ему о своемъ ршеніи, замтивъ при этомъ, что такая перемна ничуть не касается денежныхъ условій, то-есть, что плата за меня будетъ все та-же. Тиммерманъ сдлалъ видъ, что не обратилъ на это вниманія и выразилъ неудовольствіе:

— Да, разв ему не хорошо? Кажется, онъ ни на что не можетъ жаловаться?

Но мать на этотъ счетъ его успокоила и сказала, что я ни на что не жалуюсь.

Узнавъ о неожиданной перемн въ моей жизни, я былъ совсмъ пораженъ.

Такъ это было возможно? Какъ-же возможность эта не пришла мн въ голову, отчего-же я воображалъ, что эта ужасная жизнь безъ исхода?

«Ахъ, какъ хорошо! Боже, какъ хорошо!» — думалъ я, боясь даже врить своему счастью.

VII

Со времени пребыванія моего въ пансіон Тиммермана прошло очень много лтъ, и конечно, теперь, когда я описываю тогдашнія событія, я не могу относиться къ нимъ пристрастно, я вижу ихъ не въ томъ освщеніи, въ какомъ они мн тогда представлялись. Въ настоящее время я могу судить спокойно, безотносительно къ себ самому, и картина этого «воспитательнаго» заведенія является передо мною точнымъ фотографическимъ снимкомъ съ дйствительности. Передавая эту картину, мн не зачмъ сгущать или ослаблять краски.