Пансион

Мн ничего не отвтили. Я съ азартомъ хлопнулъ крышкой пюпитра. На сосдней скамь отозвался мн въ тонъ Вертоградовъ, въ другомъ конц класса хлопнулъ Венде. Но я видлъ, какъ сосдъ Венде армянинъ Мирзоевъ, далъ ему тумака и сталъ что-то внушительно объяснять. Воцарилось полнйшее молчаніе, только Мамиконовъ робко отвчалъ свой урокъ. Вся кровь бросилась мн въ голову.

— Подлецы! — крикнулъ я, и выбжалъ изъ класса.

Я бродилъ по корридору, шатаясь, какъ пьяный. Негодованіе, бшенство душили меня.

Въ это время раздался, звонокъ. Я видлъ, какъ изъ четвертаго класса вышелъ Решманъ спокойной, мрной походкой.

Я кинулся въ классъ.

— Господа, разв это благородно?.. Разв это товарищество?!

Меня мигомъ окружила толпа, главнымъ образомъ, состоявшая изъ силачей армянъ; впрочемъ, были тутъ и русскіе, и нмцы. Меня притиснули въ уголъ.

— А, такъ ты насъ подлецами всхъ обозвалъ!.. что-жъ ты думаешь, мы такъ это и будемъ слушать и облизываться, b^ete f'eroce que tu es! (любимое пансіонское выраженіе, сохранившееся и въ старшихъ классахъ). Вотъ теб!.. вотъ!..

Два сильныхъ армянскихъ кулака треснули меня въ грудь.

Я разсвирплъ и сталъ отбиваться, нанося удары и вправо и влво. Но я былъ одинъ, а ихъ человкъ двадцать. Удары сыпались на меня и вдругъ кто-то такъ хватилъ меня въ спину, что я застоналъ и рухнулся на полъ.

Тогда толпа разступилась, два, три товарища изъ не бившихъ меня, но и не защищавшихъ, такъ какъ никто не пришелъ мн на помощь во время драки, подбжали теперь ко мн, подняли меня и посадили на скамью.

Урокъ этотъ опять былъ послдній. Черезъ минуту классъ опустлъ. Я былъ почти въ забытьи. Два оставшихся со мной товарища схватили стоявшій на каоедр графинъ съ водою — брызнули мн въ лицо. Я очнулся; меня заставили выпить воды. Прошло нсколько времени.

— Веригинъ, да неужели ты не можешь идти?

— Могу! — слабымъ голосомъ произнесъ я, кашлянулъ — и отплюнулъ кровью.

Товарищи тревожно переглянулись. Я всталъ на ноги, сказалъ имъ «спасибо», съ ихъ помощью вышелъ изъ класса, дрожавшими руками надлъ на себя пальто и фуражку, и уже самъ не помню какъ вышелъ на крыльцо и слъ въ пріхавшую за мной пролетку.

Къ вечеру я лежалъ въ жару. Побои оказались очень сильны и я посл того года два сильно страдалъ спиною и лчился у Захарьина. Въ пансіонъ я, конечно, не вернулся больше. Да и самому пансіону пришелъ конецъ. Старшіе воспитанники натворили нчто несказанное. Произошелъ крупный скандалъ. Тиммерманъ долженъ былъ покинуть свою педагогическую дятельность и сдалъ пансіонъ какому-то Тимму. Но звзда этого разсадника просвщенія померкла и ужъ не засвтилась больше.

1917