Пансион

— Нтъ, господа, — говорилъ онъ:- каковъ пирогъ! Вотъ такъ пирогъ! Ей Богу, я такого и въ жизни не далъ… А дюшессы — смотрите, вдь, это бомбы!.. Ну, бдный же ты человкъ, Веригинъ, не скоро къ нашей пансіонской тухлятин пріучишься!.. А что, теб часто будутъ присылать такія прелести изъ дока?

— Не знаю.

— Такъ ты постарайся, чтобы какъ можно чаще, да и на нашу долю…

— А теперь — довольно! — заключилъ онъ, проглатывая послдній кусокъ груши. — Охъ, недурно, жаль только вотъ — водки нтъ!.. Водки бы теперь царапнуть!.. Ну, да на нтъ — и суда нтъ… Теперь маршъ спать!

Онъ забралъ со стола бумаги, въ которыя былъ завернутъ ужинъ, разорвалъ ихъ на мелкіе кусочки, сломалъ корзинку отъ фруктовъ, все это засунулъ въ печь, потомъ въ три, четыре шага длинныхъ ногъ очутился у своей кровати и началъ раздваться.

Я послдовалъ его примру. Я взглянулъ въ правый уголъ спальни, думая найти тамъ образъ, но образа не было. Тогда я тихонько про себя, постаравшись сосредоточиться и не отвлекаться, Дермидоновымъ, прочелъ привычныя молитвы и неумло приступилъ къ раздванью. Я въ первый разъ въ жизни раздвался самъ.

Оставшись въ одной рубашк, я почувствовалъ, что въ комнат холодно, и скоре нырнулъ подъ одяло. У меня очень болли руки и спина отъ драки, но и въ ногахъ было какое-то странное чувство, какъ будто ихъ свинцомъ налили. Я закрылъ глаза и внезапно какъ-то совсмъ забылся. Мн казалось, что передо мною густыя облака, вотъ он клубятся, клубятся, сейчасъ были красныя, теперь длаются лиловыми… Охватываютъ меня всего и я какъ будто мчусь съ ними. Вотъ круги, блестящіе круги, сначала маленькіе, потомъ разростаются больше и больше… Я нарочно сжимаю глаза, слдя за ихъ игрою.

Вдругъ что-то тяжеловсное рухнулось на мою постель и на давило мн ногу. Съ испуганно-забившимся сердцемъ я открылъ глаза и увидлъ Дермидонова, который, уже въ одномъ бль, довольно грязный и ужасный, сидлъ на моей кровати.

Я весь похолодлъ. Я думалъ, что Дермидоновъ сейчасъ примется опять меня щекотать, но тотъ будто угадалъ мою мысль и проговорилъ:

— Не бойтесь, молодой человкъ, щекотать васъ не стану, ибо вы очень хрупки, того и жди разсыпетесь, а я буду въ отвт… А знаете-ли что, прекрасный молодой человкъ, вдь, въ ваши годы стыдно быть такимъ фарфоровымъ… нужно быть сильнымъ, крпкимъ, а то барышни любить не будутъ… А сами вы изволите любить барышень?

Я ничего не отвчалъ, я даже еще не сознавалъ хорошенько, что такое мн говоритъ Дермидоновъ и только старался высвободить свою ногу, которую тотъ отдавливалъ.

Между тмъ Дермидоновъ склонился надо мною и продолжалъ:

— Да ты не стсняйся, не конфузься… вдь, мы пріятели. Отвчай откровенно: любишь барышень?

— Люблю! — въ отчаяньи прошепталъ я.

— Ну вотъ, я такъ и зналъ, даромъ что фарфоровая кукла: а ужъ шельма… по глазамъ видно! Ну, а влюбленъ?.. былъ влюбленъ?

Я, конечно, уже не разъ слышалъ это слово. Оно попадалось мн и въ книгахъ, и каждый разъ производило на меня особенное впечатлніе, заставляло меня краснть. Я чувствовалъ въ немъ не то что стыдное, а что-то какъ-будто запретное, даже страшноватое, хоть и заманчивое. Но до сихъ поръ я никогда особенно надъ нимъ не задумывался, а теперь, вдругъ произнесенное Дермидоновымъ, оно подняло во мн цлый рой мыслей, ощущеній и воспоминаній.

Я мигомъ вспомнилъ многое и понялъ, что былъ влюбленъ, да, влюбленъ, конечно влюбленъ, и не разъ, не два, а нсколько разъ въ жизни. И теперь, измученный, избитый, утомленный, съ тоскою въ сердц, съ туманомъ въ голов, я воскресилъ передъ собой милые образы и самъ не замтилъ, какъ губы мои прошептали:

— Да, былъ влюбленъ!

Дермидоновъ захохоталъ.

— А, каковъ, каковъ! Слушайте, господа, слушайте!.. Ну, а какъ же ты былъ влюбленъ? Цловался съ барышнями, а?

Антиповъ, все ещо сидвшій за столомъ и писавшій, вдругъ бросилъ перо и обратился къ Дермидонову.

— Да перестань ты со своими пошлостями! Оставь ты его, дай спать, вдь, онъ маленькій…

— Хорошъ маленькій, — пробурчалъ Дермидоновъ, но все же послушно всталъ и направился къ себ на кровать.

Я закутался съ головою въ одяло и, самъ не знаю отчего, заплакалъ. Все мое тло ныло и болло. Наконецъ, мн стало такъ душно, что я не могъ дольше выдержать и освободилъ голову изъ-подъ одяла.

Лампа была потушена, спальню едва озарялъ тусклый ночникъ, поставленный на окошко. Съ кровати Дермидонова раздавался неистовый храпъ и ему вторило легкое подсапыванье Розенкранца. Ворконскій лежалъ неподвижно какъ мертвецъ. Антиповъ, очевидно, не спалъ и, время отъ времени, повертывался съ боку на бокъ.