Остроумие и его отношение к бессознательному

Вспомним хотя бы разбросанные по предыдущему разделу шутки господина Н. Все они без исключения оскорбительны, и складывается ощущение, будто господин Н. хотел громко воскликнуть: «Да министр земледелия и сам бык! Оставьте меня в покое с вашим Y., который лопается от тщеславия! Ничего скучнее, чем статьи этого историка о Наполеоне в Австрии, я никогда не читал!» Увы, высокое общественное положение делает для него невозможным выражение суждений в такой форме. Поэтому он прибегает к помощи остроумия, которое обеспечивает успех у слушателя (а успех этот никогда бы не появился, будь мысли господина Н. высказаны в неостроумной форме, пусть их содержание соответствовало бы истине). Одна из указанных шуток особенно поучительна – это шутка о «рыжем пошляке» (Fadian), самая, быть может, агрессивная из всех. Что в ней заставляет нас смеяться и всецело отвлекает наше внимание от вопроса, справедливо ли подобное суждение о бедном авторе? Конечно, остроумная форма – следовательно, сама шутка. Но над чем именно мы смеемся? Без сомнения, над самим лицом, которое представлено в облике «рыжего пошляка», а в особенности над его рыжими волосами. Образованный человек отвык насмехаться над недостатками внешности, для него рыжие волосы давно не являются объектом для насмешки. Но над рыжими продолжают насмехаться гимназисты и простолюдины, да и на выборах общественных и парламентских представителей им достается. Эта шутка господина Н. искусно подала нам, взрослым и чутким людям, повод хохотать, подобно гимназистам, над рыжими волосами историка X. Вряд ли такова была цель господина Н., но отмечу здесь, что едва ли кто-нибудь, создающий шутку, может точно знать ее намерение.

Если в этих случаях препятствие для агрессивности, обойденное с помощью шутки, было внутренним – в виде эстетического противодействия брани, – то в других случаях оно может иметь сугубо внешнее происхождение. Таков случай, когда светлейший князь, которому бросилось в глаза сходство его собственной особы с простым работником из имения, спрашивает того, служила ли его мать когда-либо во дворце, а работник находчиво отвечает: «Мать не служила, зато отец служил». Разумеется, работник хотел бы осадить наглеца, посмевшего опозорить своим намеком его мать, но этот наглец – светлейший князь, которого он не смеет ни осадить, ни оскорбить, если хочет сохранить себе жизнь. Значит ли это, что нужно молча задушить в себе обиду? К счастью, шутка предлагает безопасный путь отмщения, применяет намек с помощью технического приема унификации и обращает аллюзию на грубого властителя. Впечатление от шутки настолько точно определяется здесь намерением, что мы при наличии остроумного ответа склонны забывать, что и сам вопрос остроумен из-за содержащегося в нем намека.

Внешние обстоятельства столь часто становятся препятствием для брани или оскорбительного ответа, что тенденциозная острота особенно охотно употребляется при проявлениях агрессии или при критике лиц, вышестоящих или притязающих на ту или иную власть. Острота представляет собой протест против такой власти, освобождение от ее гнета. В этом же факте заключается вся прелесть карикатуры, по поводу которой мы смеемся даже тогда, когда она малоудачна, потому что ставим ей в заслугу нападки на власть.

Если учитывать то обстоятельство, что тенденциозная острота вполне пригодна для нападок на всякую важную, достойную и могущественную инстанцию, которая защищена от непосредственного унижения внутренними препятствиями или внешними факторами, то мы должны будем прийти к особому пониманию некоторых групп шуток, изрекаемых малообразованными, обездоленными людьми. Я имею в виду истории с брачными посредниками, с которыми мы частично познакомились при изучении разнообразных технических приемов в шутках по смыслу. В некоторых из них, например, «Она еще и глухая» и «Разве можно доверять этим людям хоть что-нибудь!», посредник высмеивается как неосторожный и склонный к оплошностям человек, который вызывает смех, когда из него как бы автоматически вырывается правда. Но согласуется ли наше знание о природе тенденциозной остроты с тем удовольствием, которые мы получаем от этих историй и убожества лиц, в них выведенных? Достойны ли эти персонажи насмешки? Не обстоит ли дело, скорее, таким образом, что остроумие лишь выдвигает вперед брачного посредника, чтобы поразить некую более значительную цель? Ведь не исключено, что оно говорит одно, а метит в другое, и такая трактовка, безусловно, допустима.