Остроумие и его отношение к бессознательному

Вспоминаются две истории – об обедневшем гурмане, которого застигли при поедании семги с майонезом, и о пьянице-учителе. Мы изучили их как софистические остроты со смещением, а теперь продолжим толкование. Мы уже узнали с тех пор, что видимость логичности относится к фасаду истории, а мысли, скрытые за фасадом, хотели бы заявить о правоте своих героев, но в силу возникающего противоречия не решаются признать за человеком правоту – разве что в одном пункте, для которого нетрудно доказать ошибочность излагаемого мнения. Фактически шутка становится настоящим компромиссом между правотой и неправотой. Это, конечно, не решение вопроса, но налицо соответствие конфликту внутри самого человека. Обе истории по сути своей эпикурейские. Они говорят: «Да, этот человек прав. Нет ничего важнее наслаждения, и совершенно безразлично, каким образом люди доставляют себе удовольствие». Звучит ужасно безнравственно и вызывает осуждение. Но в основе этого принципа лежит не что иное, как «Сагре diem»[107] поэтов, которые ссылаются на мимолетность жизни и на бесплодность добродетельного отречения от мирских благ. Если столь отталкивающей кажется мысль, что герой шутки о семге с майонезом может быть прав, то это объясняется тем, что посыл шутки изображается через наслаждения низшего рода, которые мнятся нам совершенно излишними. В действительности у каждого человека случались минуты, а то и длительные периоды в жизни, когда мы признавали за этой жизненной философией право на существование и упрекали привычную мораль – дескать, она способна только требовать, не суля никакого вознаграждения. Теперь мы больше не верим в сказки о потустороннем мире, где якобы вознаграждается всякий отказ от земных радостей. (Впрочем, в нашем мире очень мало набожных людей, если за отличительную черту веры принять отречение от мирских благ.) Сейчас призыв «Сагре diem» стал злободневным лозунгом. Я охотно отсрочил бы удовольствие, но разве мне ведомо, буду ли я в живых завтра? Di doman’ non с’e certezza[108].

Я охотно откажусь от всех запрещенных обществом способов обретения удовольствия, но уверен ли я, что общество вознаградит меня за это отречение от мирских благ, открыв – хотя бы с некоторой отсрочкой – один из дозволенных путей к наслаждению? Можно заявить во всеуслышание то же, о чем шепчут эти шутки: что желания и страсти человека имеют право на признание наряду с взыскательной и беспощадной моралью. В наши дни было сказано, убедительно и проникновенно, что эта мораль есть лишь корыстолюбивое предписание горстки богачей и сильных мира сего, которые могут когда угодно и без отсрочки удовлетворять свои желания. Пока медицина не научилась обеспечивать нашу жизнь, пока общественные установления не направлены на то, чтобы эта жизнь складывалась более радостно, до тех пор не может быть задушен в нас голос, восстающий против требований морали. Каждый честный человек делает в конце концов эту уступку – по крайней мере, для самого себя. Разрешение конфликта возможно лишь окольным путем, с помощью нового рассуждения. Нужно связать свою жизнь с другой таким образом, уметь так сильно отождествлять себя с другим человеком, чтобы получилось преодолеть недолговечность собственной жизни. Нельзя незаконно удовлетворять свои нужды, их следует оставлять неисполненными, ибо лишь немалое число неудовлетворенных желаний ведет к развитию силы, необходимой для изменения общественного строя. Однако не все личные потребности могут быть подвергнуты такому перемещению и перенесены на других людей, а потому полного и окончательного разрешения конфликта ожидать не приходится.

Мы знаем теперь, как назвать последние истолкованные нами остроты: это циничные шутки, за ними скрывается цинизм.

Среди институций, на которые они нападают, ни одна не оберегается более строго и более настойчиво моральными предписаниями, чем институт брака. Тем не менее брак является чрезвычайно заманчивой мишенью для большинства циничных шуток. Никакое посягательство не задевает личность сильнее, нежели посягательство на сексуальную свободу, и нигде культура не пыталась оказать на индивидуума такое давление, как в половой области. Для наших целей достаточно привести единственный пример – уже упомянутую «Запись в альбом принца Карнавала»:

«Жена – как зонтик. Рано или поздно всякий садится в экипаж».