Особое назначение

...Бычков решил, что отвезет Полетайку в детколонию сам. Не потому что не доверял своим сотрудникам — ни от кого из них парнишка по дороге бы не сбежал. Да и нужды в этом особой не было: охраны в колонии никакой, забор — дыра на дыре, беги, если надумал! Одна надежда удержать там воспитанников — теплая крыша над головой и мало-мальски сносная еда. Бычков надеялся, что по дороге сумеет разговорить парнишку, узнать хоть что-нибудь о его прежней жизни — где родился, вырос, кто родители — и по скупым этим сведениям попробовать выяснить его настоящую фамилию. Но по пути на вокзал, в переполненном трамвае, было не до разговоров, в вагон паровичка народу набилось тоже порядочно. Бычкова притиснула к окну какая-то тетка с пустыми бидонами из-под молока, свою тяжеленную корзину сунула ему чуть ли не на колени. Другая, вся увешанная связками баранок, навалилась на Полетайку, сидевшего напротив Бычкова, но тот так двинул ее локтем в бок, что баба охнула, открыла было рот, чтобы высказать все, что она о нем думает, но, взглянув на лицо Полетайки, испуганно отодвинулась и всю дорогу молчала, опасливо поглядывая на него. Полетайка сидел сгорбившись, сунув ладони глубоко в рукава куртки, и зло посматривал на людей, заполнивших проход между сиденьями.

Поначалу в вагоне было холодней, чем на улице, — поезд считался дачным, без проводников, печек не топили. Но пассажиров было полным-полно, надышали, накурили, и Бычков вскоре размотал на шее вязаный шарф и расстегнул пальто. Подув на окно, он расчистил дырочку величиной с пятак и засмотрелся на заснеженные поля, дальние перелески, заколоченные на зиму дачки. Бычков не видел, как Полетайка, изредка поглядывая на него, пальцем рисует на замерзшем оконном стекле бычковский профиль. Когда Бычков случайно повернул голову, Полетайка рукавом куртки стер изображение и безучастно уставился в окно.

— Любишь рисовать? — спросил Бычков.

Полетайка покосился в его сторону и не ответил.

— Завидую! — вздохнул Бычков. — У меня вот талантов никаких... Ни петь, ни рисовать... Учиться бы тебе! Училище есть такое... Художественное.

— Я и так любую ксиву подделаю, — ухмыльнулся Полетайка.

— Я не про эти художества, — покачал головой Бычков. — Картины бы рисовал! Знаешь, какая радость людям?

Полетайка прищурился и, будто видел впервые, с ног до головы оглядел Бычкова:

— У тебя что, начальник, не все дома?

— Почему? — искренне удивился Бычков.

— Хреновину порешь! — отвернулся от него Полетайка.

Бычков долго молчал, потом спросил:

— Родители у тебя живы?

Полетайка дернулся, сжал губы в ниточку, на виске У него взбухла и забилась голубая жилка, он шумно выдохнул воздух и хрипло сказал:

— Не вяжись ко мне, опер! Тошнит от тебя!

До Гатчины они доехали молча, вышли на привокзальную площадь и свернули к проселочной дороге, что вела к Славянке. Шли они по обочине, снега было полно, ноги вязли, и Бычков нет-нет да и поглядывал на хромающего сильнее обычного Полетайку — не остановиться ли под каким-нибудь предлогом и дать ему передохнуть. Но тот, по-бычьи наклонив голову и прижав подбородок к груди, упрямо месил снег и останавливаться не собирался.

Сзади, нагоняя их, тарахтел колесный трактор с платформой, груженной сеном. Бычков хотел было поднять руку и остановить трактор, но взглянул на лицо Полетайки и понял, что тот никогда не признается в своей слабости и пройдет всю дорогу пешком, чего бы это ему ни стоило.

У ворот детколонии Полетайка вытер рукавом вспотевший лоб, оглядел ветхий забор, низенькую калитку, скривил в усмешке губы и, заметно припадая на правую ногу, направился за Бычковым к двухэтажному, с колоннами дому. Бычков открыл тяжелую дверь, пропустил вперед Полетайку, велел ожидать его в вестибюле и куда-то ушел.

Стены в вестибюле были обшиты дубовыми панелями, часть из них была безжалостно выдрана, пошла на растопку, во всю стену высился камин, облицованный изразцами. Топили его в последний раз, наверное, до революции. Из забранной медной решеткой топки несло холодом. За одной из полуоткрытых дверей виднелись длинные столы и скамейки. Там была столовая. Лестница с выщербленными ступеньками вела на второй этаж, где, судя по всему, помещались спальни.

Появился Бычков с молодой женщиной в очках. Одной рукой она придерживала у шеи ворот потертой шубки, накинутой на плечи, другой прижимала к боку тощую серую папку.

— Вот! — Бычков кивнул в сторону Полетайки. — Николай Яковлев, если не шутит. Собственной персоной!

— Пойдем, Яковлев. — Женщина шмыгнула покрасневшим носом. — Покажу твое место в спальне.

Полетайка ждал, не скажет ли ему Бычков что-нибудь на прощание. Бычков молчал. Полетайка повернулся к нему спиной и пошел вслед за женщиной в очках к лестнице. Он не видел, что Бычков еще долго смотрел ему вслед и, только когда Полетайка поднялся до второго этажа, вышел из вестибюля.