Особое назначение

— Какая, к черту, больница? ! — сердясь на себя и на свою болезнь, буркнул Коптельцев. — Не в первый раз!

Врач пожал плечами, заявил, что доложит начальнику управления и тот приказом заставит Коптельцева лечь в стационар, собрал свой чемоданчик и ушел. Коптельцев сделал страшные глаза и сообщил Юрскому:

— Доктор-то у нас серьезный гражданин!

— Может, действительно в больницу? — не принял шутки Юрский.

— Брось! — отмахнулся Коптельцев. — Как в театре, ей-богу! Что ни постановка, то начальство за сердце хватается. Сгорает, как говорится, на работе! А если здоровый, то обязательно пьяница или лодырь. Не положено здоровому на работе гореть. Хоть ты тресни! — Понюхал воздух и поморщился: — Напоили какой-то дрянью... Весь кабинет пропах. И курево супружница опять отобрала! Кинь папиросу, Виктор Павлович.

— Гво́здики у меня, — переглянулся с Юрским Бычков. — Крепкие очень.

— Вот и давай, — застегнул гимнастерку Коптельцев. — Давай, давай... Не жмись!

Бычков полез было в карман, но, увидев, как нахмурился Юрский, сказал:

— Нельзя вам, дядя Саша. Медицину слушаться надо.

— Начальство слушаться надо, — проворчал Коптельцев. — Я тебе не «дядя Саша», а «товарищ начальник». Сказано — давай, значит, давай. Не помру я от одной папиросы!

Бычков покосился на Юрского и протянул Коптельцеву мятую пачку и коробок спичек.

— Все у тебя Сашки, Кольки, Петьки! — проворчал, раскуривая папиросу, Коптельцев. — Со всеми на «ты». Для тебя что подследственный, что подчиненный — все едино! В футбол, говорят, с мальчишками в детколонии играешь. Было такое?

— Погоняли мячик разок-другой, — признался Бычков. — Что тут такого?

— Несолидный ты человек, Бычков. — Коптельцев глубоко затянулся, поморщился, смял папиросу в пепельнице. — И папиросы у тебя... извини подвинься!

— Говорил ведь, гво́здики, — пожал плечами Бычков.

— Мог бы и на «Казбек» разориться, — продолжал ворчать Коптельцев. — Старший опер как-никак! В кубышку получку кладешь?

— На буфет тратит, — вмешался в разговор Юрский. — Малолеток своих ублажает. Подход у него к ним такой!

— Может, и правильно. — Коптельцев тяжело поднялся с дивана и прошел к столу. — Не зря они к нему как мухи на мед липнут.

— А он к ним, — улыбнулся Юрский. — Полное единение!

— Вот ты все дела по несовершеннолетним ему и передай, — сказал Коптельцев. — И будет у нас отдел по борьбе с детской преступностью. Звучит, а? Как, Виктор Павлович? Не возражаешь?

— Давно пора! — подсел к столу Бычков. — А то пацанье по разным бригадам болтается, возиться с ними никому неохота, сбагривают всех подряд в детколонию!

— Что значит «сбагривают»! — нахмурился Коптельцев. — По-твоему, пусть по чердакам болтаются и воруют по мелочи, пока до крупняка не докатятся? Как этот твой... Полетайка! Фамилию так и не установили?

— На экспертизе назвался Яковлевым, — ответил Бычков. — Думаю, темнит.

— Еще как темнит! — сердито кивнул Коптельцев. — И сколько же ему лет по экспертизе?

— От четырнадцати до шестнадцати, — пожал плечами Бычков. — Предположительно, конечно.

— У него уточнять не пробовал? — допытывался Коптельцев. — Где родился? Когда?

— Молчит, — покачал головой Бычков. — А установочных данных никаких. Нигде не проходил.

— Потому и молчит, — усмехнулся Коптельцев. — Кражи в ювелирных, конечно, не признает?

— Нет. Ни в паре с Тихоновым, ни в одиночку, — вздохнул Бычков. — И припереть его нечем!

— Так... — задумался Коптельцев. — С Тихоновым закруглились, Петр Логвинович?

— Материал у прокурора, — ответил Юрский. — Утвердит — и в суд. Свое Тихонов получит!

— Что с пацаном думаешь делать? — обернулся Коптельцев к Бычкову. — В детколонию?

Бычков кивнул и задумчиво сказал:

— Рисует он прекрасно...

— Что-что?! — удивленно переспросил Коптельцев.

— Его бы в хорошие руки — художником может стать... — продолжал Бычков. — А Игорь Соколов плавать мечтает... На паруснике!

— Ты это к чему? — недоуменно смотрел на него Коптельцев.

— Да к тому, что дети они еще, Александр Алексеевич!

— Дела зато у них взрослые, — опять нахмурился Коптельцев.

— Потому что взрослые уголовники за ними стоят, — не успокаивался Бычков. — На самолюбии мальчишеском играют, на азарте, на том, что по краю ходят! А пацанье на ложную эту романтику, на дурь эту воровскую, ох как падки! А мы что им взамен? Детдом, колонию? А там шкрабиха в очках им книжки занудные вслух читает!

— Все! — махнул рукой Юрский. — Сел на своего конька. Теперь не остановишь!

— Погоди, Петр Логвинович... — собрал лоб в морщины Коптельцев. — Ты против книжек, что ли?

— Да не против я книжек! — горячился Бычков. — Я за то, чтобы они людьми себя начали чувствовать. Делом занялись!

— В детколонии мастерские есть, — опять вмешался Юрский. — Не дело, по-твоему?

— Точит пацан гайку, а для чего она предназначена, не знает! — взорвался Бычков. — Неделю точит, другую... Плюнет и финку смастерит. И через забор к старым дружкам!

— Ни охраны, ни режима. Вот и бегут! — сказал Юрский.