Особое назначение

Комната была пуста. Бычков отдернул ситцевый полог, заглянул под кровать, распахнул дверцы шкафа. Сунув пистолет в карман пиджака, обернулся к Юрскому. Тот, переходя от одного окна к другому, проверял, закрыты ли шпингалеты. Бычков оглядел пустой стол с насухо вытертой клеенкой, открыл буфет, аккуратно, двумя пальцами, вынул граненый стакан, посмотрел на свет, поставил обратно. Увидел в углу две пустые бутылки из-под водки, так же внимательно осмотрел их.

— Есть что-нибудь? — спросил Юрский.

— Не видно, — покачал головой Бычков. — С порошком надо посмотреть.

— Эксперта, собаку, понятых! — Распорядился Юрский и объявил Филимоновой: — Гражданка Филимонова, у вас будет произведен обыск. Ознакомьтесь с постановлением.

— Господи! — запричитала Филимонова. — Чего у меня искать? Сами видите — не было у меня никого! Убей бог, не было!

Вошел Бычков и с ним пожилые мужчина и женщина.

— Понятые, Петр Логвинович, — доложил Бычков.

— Садитесь, пожалуйста, — указал на стулья Юрский. — Лучше где-нибудь в стороночке. И простите, что побеспокоили. Думаю, ненадолго. — И повернулся к Бычкову: — Приступайте.

В просторной комнате стало тесно. Работал над отпечатками эксперт, вспыхивали блицы фотоаппарата, оперативники выгребали из шкафа и сундуков отрезы, меховые воротники, целые штуки мануфактуры. Вошел проводник с собакой доложил Юрскому:

— До угла довела, а там трамваи, автобусы, да и люди натоптали...

— Понятно, — кивнул Юрский. — В комнате работали?

— Сразу за дверь потащила, — объяснил проводник.

Собака вдруг натянула поводок, закружила по комнате, рванулась к шкафу и зарычала.

— Отодвиньте шкаф от стены, — приказал Юрский.

Шкаф не сразу, но поддался, его сдвинули на середину комнаты, собака с рычанием встала над лежащей на полу у стены фуражкой летчика гражданской авиации.

— Чтоб ты сдох, проклятый! — зло крикнула Филимонова и, упав головой на стол, в голос заплакала.

— Ну? — подошел к ней Юрский.

— Его это реглан! — выкрикнула Филимонова. — Будь он трижды!.. И фуражка его... Был он здесь!

— Фамилия, имя, кличка? — Юрский указал Ананьеву на листок бумаги.

— Тихонька, — уже тише ответила Филимонова. — Колька Тихонов. — И с тоской в голосе добавила: — Не жить мне теперь на свете, начальник!

— Поживешь, — успокоил ее Юрский. — Один он был?

— С мальчишкой этим... С Полетайкой.

Бычков переглянулся с Юрским и быстро спросил:

— Кличка, что ли?

— Ну да... — чуть успокоилась Филимонова.

— Имя, фамилия?

— Не знаю... — устало ответила Филимонова. — Чего не знаю, того не знаю, начальник... Ни о чем таком при мне не говорили. Молчали больше.

— Сегодня ночевали?

— Утром уходила — здесь были.

Юрский посмотрел на свои часы, взглянул на Бычкова, тот понимающе кивнул. В комнату вошел Коптельцев. Огляделся, увидел на столе форменную фуражку летчика, хмуро повертел ее в руках и спросил:

— Улетела птичка?

Не дождавшись ответа, кинул фуражку обратно на стол и слишком уж ровным голосом сказал:

— Пока вы мне этого бандюгу не представите, ни сна вам, как говорится, ни отдыха! Хоть со дна морского, живым или мертвым, но достаньте! — И, помолчав, добавил: — Лучше живым. Для пользы дела.

Повернулся и вышел из комнаты.

...В стороне от проселочной дороги расположилась обнесенная изгородью из жердей мыза. На задах высится рубленная из бревен прочная баня, а сразу за ней начинается лес. Перед мызой раскинулось заброшенное, заросшее бурой осенней травой поле, по краям его серыми шапками торчат валуны, а еще дальше, за низкой полосой кустарника, тянется железнодорожная ветка, и оттуда слышны редкие паровозные гудки. У сарая громоздится куча березовых чурбаков, и беловолосая, хрупкая на вид девушка, привычно орудуя колуном, раскалывает их один за другим. Наколотые полешки она отбрасывает в сторону, они скользят по заиндевелой траве, наползают друг на друга, вырастают в бело-черную кучу, похожую на подтаявшую снежную горку. Колька поглядывал из окна комнаты на девчушку, на то, как расправляется она с березовыми чурками, ему хотелось выйти к ней, отобрать колун, самому помахать им вдоволь, доказывая, что неженское это дело — колка дров, а заодно и перемолвиться с девчушкой словечком-другим. Но разговаривать с девчонками он не любил, стеснялся своего роста, хромоты и завидовал тем своим сверстникам, кто в компании приблатненных подружек сыпал непристойными шутками и мог лихо прижать какую-нибудь из них в укромном уголке. Девчонки вертелись вокруг их компании, появлялись обычно после удачного «дела». С прокуренными голосами, в коротких юбчонках и сдвинутых на лоб беретах они стаканами пили водку, нюхали марафет, напившись, жестоко дрались, выясняя отношения, потом ходили с припудренными синяками и клянчили на опохмелку.

У дочки же хозяина мызы был тихий голос и такой прозрачной чистоты синие глаза, что Кольке казалось, что смотреть на них можно только зажмурясь.

— Хорошая у Тойво дочка? — услышал он за спиной насмешливый голос Тихоньки.