o 8b191ad8675a2039

- Матвей, - начала девушка, - ты ж сам меня государю отдал, получается, а теперь

бросаешь меня. А ежели понесла я?»

- Коли брюхата будешь, то дело царя Ивана Васильевича, а не мое, - отрезал Матвей. «В

монастырь пойдешь, что так, что так – кто теперь тебя возьмет в жены, после этого? Все,

недосуг мне с тобой балакать, в Кремль надо вернуться. Прощай, Марья, не поминай меня

лихом».

Марья, было, уцепилась за стремя гнедого жеребца, но Матвей хлестнул ее плетью по лицу,

пальцы девушки разжались, и она упала в уличную грязь.

Слезы смешивались на ее лице с мелким, холодным, уже осенним дождем. Марья с усилием

встала, и побрела, шатаясь, к воротам усадьбы.

Едва возки из подмосковной въехали во двор усадьбы Вельяминовых на Воздвиженке,

Федор позвал жену в крестовую палату и запер дверь.

- Молчит Матвей Семенович-то пока, - сказал он, взяв в свои большие руки тонкие пальцы

Феодосии.

- Ну, слава Богу, - вздохнула жена.

- Однако же Басманов не унимается. Я его сейчас на ложный след вывел, с недельку он

покрутится, но потом опять к Матвею Семеновичу вернется. Я и то боюсь, не спосылал бы

окольничий людей в Тверь али Смоленск – поспрашивать, не видали ли там Феодосия?

- А может? – жена встала, и обняла Федора, сидевшего на лавке, сзади, прижавшись к нему

всем телом.

- Может, - угрюмо сказал Вельяминов. «Самому ему в голову это не придет, а вот царь – тот

далеко не дурак, рано или поздно подумает – куда бечь-то с Москвы? На север, али на запад

– более некуда».

В дверь чуть постучали.

- Тятенька, - донеслось до Федора, - ты по’мотри, как Черныш выро’!

Федор кивнул, и жена отворила дверь. Марфа втащила в комнату толстого черного котенка, с

голубой ленточкой и золотым бубенчиком на шее. Котенок страдальчески свесил голову на

сторону и вытянул лапы.

- Ну, ты его, Марфуша, откормила, как он теперь ловить мышей-то будет? – Федор

пощекотал кота между ушами.

- Он ленивый, - рассмеялась Марфа, - в подмо’сковной мышка и пробежит по двору, а

Черныш даже глаза не приоткроет.

- Вот все бы так, - пробормотал Федор и почувствовал, как жена тихо сжимает ему руку.

С улицы донесся стук конских копыт и крики.

- Что еще там? – нахмурился Федор, выглядывая на крыльцо.

Степан Воронцов, на своем белом жеребце, поднимая пыль, крутился во дворе.

- Федор Васильевич, поезжайте, ради Бога к нам, и пусть Федосья Никитична травы свои

прихватит! Только быстрее! – крикнул он.

- Что случилось-то? – Федор сделал жене знак, и она тут же взбежала в свою рабочую

горницу – собираться.

- С Марьей у нас беда, - донеслось до Вельяминова уже из-за ворот усадьбы.

- Федор, ну отойди же ты! – раздраженно сказала Феодосия. «Весь свет загородил. И не

толпитесь вы здесь, не толпитесь – вона идите в крестовую палату, а мы с Прасковьей к вам

потом сойдем».

Мужчины нехотя вышли, а Степан так и остался стоять на коленях у ложа сестры, приложив

к щеке ее бессильно свисающую руку, закрыв глаза.

- Степа, - ласково обняла его мать. «Ты возьми Петрушу с Марфой, да и свози их погулять –

на реку, али еще куда. А то детки-то без присмотра, нехорошо это».

Степан, молча, посмотрел на Прасковью набухшими от слез глазами, и, поцеловав сестру в

лоб, вышел из светлицы.

- Что у нее горло-то ободрано? – спросила Феодосия, мягко отирая с лица девушки

засохшую кровь.

- Вешалась она, - Прасковья, как не крепилась, - тихо зарыдала. «Я и то думала, Федосья, -

заспалась девка. Пришла ее будить, - а она на полу лежит без памяти. Пояс к окну

прикрепила, на сундук встала, и прыгнула. Пояс-то не выдержал, оборвался, а она головой

ударилась. С тех пор вот и лежит без движения, ни слова не выговорила».

- Сердце бьется у нее, - сказала Феодосия, положив пальцы на запястье девушки. «И дышит.

Как очнется, может, и не вспомнит, что с ней было. И кости вроде все целы, - она быстро

прощупала ребра Марьи.

Прасковья осторожно перевернула дочь на бок и спустила с плеч сорочку. «Ты сюда глянь».

- Плетью ее били, - вздохнула Феодосия. «Опашень и рубашка глянь-ка, как изодраны.

Исцарапана вся. Прасковья, - женщина взглянула в заплаканные глаза боярыни, - ты окно

завесь, и засов на дверь наложи».

Боярыня побледнела – в синеву. «Думаешь, матушка Феодосия?»

Та тщательно вымыла руки в тазу с горячей водой и вздохнула. «Ты не смотри, все ж мать

ты, если что, я тебя позову».

Прасковья отвернулась и, прикусив губу, посмотрела в красный угол. «Богородице Дево, -

прошептала она, - чтобы хоть живая осталась, молю тебя. Твое же дитя тоже страдало, так

мое не оставь своей защитой!»

-Скажи, чтобы воды еще вскипятили, - прервала ее шепот Феодосия, перебиравшая в руках

сухие травы. «Надо мне отвар сделать. Царапины да ссадины, синяки – это не страшно,

мазью помажу, примочки сделаю, и все пройдет, а вот тут надо бы чем быстрее, тем лучше».

Прасковья повернулась и увидела, как осунулось – за мгновение, - лицо Феодосии. «Разве

поможет….» - начала она неуверенно.