Никта

— Дорогой, я взаправду увидела зло, про которое ты постоянно говоришь, что его полно в нашем мире… но это зло исходило от твоей статуи, — конец фразы Мари произнесла уже шепотом, не дай бог, Нерон услышит. — Разве не должны апостолы убить ее в первую очередь? Или я чего-то не понимаю? Объясни мне, я хочу понять!

— Да, Нерон и другие статуи — скорее воплощение зла, нежели добра, — ответил Оникс, подумав. — Но он — необходимое малое зло, которое поможет нам уничтожить зло большое. Нам нужен инструмент для преображения мира. Если Нерон сожрет двадцать злодеев и одного праведника, результат все равно лучше, чем если бы двадцать злодеев продолжали жить и грешить. Не так ли?

— Мне кажется, математика плохо применима для этических вопросов…

— Отлично применима, если в итоге получается то, что нужно!

Мари вдруг осмелела.

— А что тебе нужно? Террор? Чтобы тебя все боялись, чтобы люди не могли выйти на улицу?

— Когда они поймут, что наш гнев направлен только на злодеев, они опять выйдут на улицы.

— Так значит, тот абстрактный праведник, сожранный двадцать первым, все-таки тоже злодей? Как тот студент Ив?

— Да они все не без чернины в душе! — разозлился Оникс. — Ты думаешь, я их не вижу насквозь? Если ты прозрела, почему ты не увидела этого?

— Я без всякого особого зрения знаю, что они не белые и пушистые. Но и не Чарли Мэнсоны. А ты начал грести всех под одну гребенку, и маньяков, и студентов, у которых главный грешок — то, что они пару раз побаловались травкой сто лет назад. А помнишь дворника, которого нашли мертвым? Его тоже убила твоя статуя? Он-то в чем был виноват?

Оникс демонстративно закрыл лицо ладонью.

— Мари, тебе объяснять мою идею — как ребенку интегралы. Ничего не понимаешь, и уверяешь, что и без них живется хорошо.

— Опять эта математика…

— Если ты решила уничтожить дело моей жизни только потому, что желаешь мне зла, лучше скажи прямо.

— Нет же! Я желаю тебе самого лучшего!

— Так зачем ты пытаешься убить мою волю к действию?

— Я лишь хочу помочь направить твое действие в нужное русло…

— Оно уже в потоке вселенной, летит по волнам судьбы, и сама карма дует ему в парус попутным ветром! — провозгласил Оникс и добавил, уже мягче: — Все будет хорошо, Мари. Перемены всегда немного пугают. Но я тебе обещаю, что они — к лучшему.

Больше всего на свете Мари хотела объясниться так, чтобы Оникс отказался от своей идеи и заставил свои скульптуры снова стать глиняными истуканами, которые не бегают, не летают, не пожирают людей. И в то же время она боялась, что если попытается продолжить разговор, Оникс разуверится в ее преданности.

Она прокляла тот час, в который не позволила мужу разбить все статуи. Теперь Мари поняла, почему он хотел это сделать, и пришла в отчаяние.

— Я знаю, что в конце концов ты сделаешь все, как надо, — сказала она. — Хочу уберечь тебя от некоторых ошибок. Вот и все.

— Мари, Мари!

Оникс приобнял ее за плечи, и Мари испугалась, что он снова плотски возжелал ее; мысль об этом была страшнее, чем образ статуи с безголовым телом. К счастью, их телесный контакт длился не более двух секунд, после чего Оникс мгновенно забыл о ней, схватил пальто и убежал на улицу. Он теперь частенько уходил из дома и пропадал по многу часов. Мари скучала по старому доброму Ониксу, которого всегда можно было найти на том месте, где она оставила его.

Катрин

— Как? Вы же говорили, что худшее позади, — проговорила Катрин дрожащим голосом. На ее лбу проступил пот, а рука, держащая мобильник, онемела.

— Мы сделали такой вывод на основании клинической картины. Но, видимо, мы ошибались. Простите.

Катрин нажала «отбой». Еще одно сбывшееся желание, которому следовало оставаться непроизнесенным даже в мыслях. Она так сильно не хотела ухаживать за больным мужем, что небеса услышали ее и услужливо сделали вдовой. Она не могла более ни о чем думать, и сделала единственное, на что у нее хватало сил — легла на кровать гостиничного номера лицом вниз, и пролежала так четверть часа.

— Как ты дышишь в такой позе? — спросил ее мужской голос.

— Заткнись, привидение! Как ты надоел! Я хочу побыть одна!

— Разве я привидение?

Катрин поднялась с постели, готовая швырнуть в призрака первым попавшимся предметом, которым оказался диктофон Максима; но говорившим действительно оказался не Рауль.

Перед ней зависла, будто полулежа на невидимом облаке, ожившая греческая статуя во всей своей бесстыдной наготе, которой не помогал шлем с крылышками по бокам. Зачем здесь этот грек? Не предвещает ли его появление новый виток кошмара?

Дз-з-з-з-з-з!!!

Это виброзвонок. Катрин вскочила с постели и схватила мобильник. На экране — незнакомый номер. Вокруг нее — все та же гостиничная комната: бледно-зеленые обои в ромбик, тумба с брошенной на нее курткой, рядом сумка.

— Алло?

Звонил доктор, чтобы рассказать о скоропостижной кончине Максима. Это она уже слышала.