Никта

— Если бы этот сумасшедший имел достаточное количество внутренних сил, его фантазия могла бы воплотиться в реальность. Тогда бы мы называли его не сумасшедшим, а магом. Медиум смотрит и слушает Тиамат, а маг влияет на мир Мардука с ее помощью. Инь-ян. Обычно в человеке есть обе стороны, но одна превалирует.

— Почему бы не нафантазировать чего-то хорошего? Счастья для всех и каждому? Райские сады с пальмами и колибри?

— Не получится. Тиамат — это не рай, это пустыня с ураганами, где законы физики забывают, что когда-то существовали. Маг может убить, но не воскресить. Максимальное добро, которое он может обеспечить — это обезопасить свое собственное существование, оградить себя от чужих проявлений Тиамат.

Они помолчали.

— Пусть так… Еще такой вопрос: как становятся этими самыми медиумами и магами?

— Обычно это врожденное, реже достигается многолетней тренировкой восприятия.

— Что-то я не помню ни великих детских прозрений, ни того, как потратила годы на тренировки… Ты знаешь что-то еще, я вижу по глазам! Говори!

— Есть традиция, в которой посвящают адепта через совокупление. Но если бы я провел тебе такое посвящение, я бы его запомнил, как думаешь?

— Ты намекаешь, что я тебе изменила?!

— Я не намекаю, я говорю прямо. Больше методов не существует.

В ответ Катрин опять щелкнула его по носу.

— Давай, придумай, что бы это еще могло быть.

— Если ты готова поклясться, что не изменяла, тогда я не знаю! Буду считать, что он сместил тебе точку сборки.

— Чего сместил?..

— Ничего, дурацкий термин. Не люблю его. Опопсел и стал предметом для нью-эйджевых манипуляций.

— Ой-ой, не нравится ему нью-эйдж. А ты у нас кто, чтобы судить, тоже медиум? — спросила она.

— Нет, я маг, — ответил Максим важно.

— Так наколдуй, чтоб кости срослись.

— Гарри Поттеров обсмотрелась? Я же тебе объяснил, что маг может защититься, но если кости сломаны — поздно пить Боржоми.

— Видать, не так уж сильно твое колдунство. Маг, а с крыши свалился. Что это за маг?

— Ты издеваешься?

— Да, — Катрин пожала плечами. — Ничего не могу поделать, меня провоцирует обстановка. Я же не умею справляться с… ситуациями, как ты помнишь.

— Все, уходи. Видеть тебя не хочу. Недели две минимум.

— Погоди, мы еще не обсудили оживших статуй…

Максим дал понять суровым выражением лица, что более ничего обсуждать не собирается. Катрин поправила его подушку, чтобы создать хоть какую-то видимость заботы, и вышла, не прощаясь. Она не видела, что Максим подмигнул Раулю, обернувшемуся в дверях, как и того, что за окном замаячил крылатый силуэт.

Мари

Воздух тяжелел от курящихся благовоний. Оникс обретался в этом дыму уже несколько часов и, кажется, ничуть не замечал его; в отличие от Мари, мысли которой уткнулись в кирпичную стену отупения уже на втором-третьем вдохе. Она сидела в углу на ящике из-под яблок, подпирая подбородок рукой, и обозревала чердак пустым взором.

Она присутствовала при историческом моменте, который должен был наполнить ее восторгом и трепетом, — о, этому моменту пристало впечататься в подкорку ее мозга так четко, чтобы она могла спустя двадцать лет пересказать увиденное биографу Оникса в непревзойденной точности, — но туман застилал ей и глаза, и ум. Восторга не было, его место занимало бездумное ожидание слов Оникса о том, что настала пора проветрить помещение.

Наконец, они пришли. Мари представляла себе борцов за новый мир немного иначе: подкачанными, с упрямым и смелым взором. Одно присутствие их, по мнению Мари, должно было искоренять зло. Вид же горстки студентов, тощих и суетливых, не выдирал на поверхность ее души ни острой потребности покаяться, ни желания бежать вослед с огненным мечом.

Студентики ежились, чувствуя себя не в своей тарелке, и Мари испытывала легкое злорадство. «В три часа придут мои будущие апостолы», — твердил Оникс все утро, излучая килорентгены пафоса. Мари тоже хотелось быть апостолом, она заслужила этот титул праведным образом жизни, и многолетней поддержкой Оникса, почему же ее не зачислили в ряд ближайших сподвижников?

— Ты будешь… хм… летописец. Запоминай все происходящее. Можешь записывать. Для потомков и прочей истории, — сказал ей Оникс, когда она решилась прямо спросить его. Один Господь видит, чего ей стоило набраться смелости, чтобы отвлечь скульптора своею безделицей!

Итак, когда она узрела тех самых ближайших сподвижников, ее наполнило томящее самодовольство. Да, она считала подчас себя ничтожной, но эти апостолы были еще ничтожнее. Скоро Оникс поймет, что ошибся в выборе, разгонит свою ненужную массовку и пригласит Мари на пьедестал подле себя.

Он скажет: «Мари! Ты годами была моей верной натурщицей. Будь же теперь на почетном месте моего первого апостола, будь мне одновременно как Петр и Павел для Христа!» Мари в ответ расплачется от счастья… и откажется. Потому что честь слишком велика для нее, она не может принять такой титул, она не сумеет, не выдержит такой ответственной ноши, ее плоть и дух слабы для такой стези.

Мари откажется, это несомненно. Но он все равно обязан ее пригласить!