Никта

Бог мой, эта образина Нерон тоже здесь. Расплывается, стоит сфокусировать на ней взгляд, но периферическое зрение его улавливает. Мари инстинктивно выпрямилась, боясь показаться несобранной.

Хвост статуи елозил по полу скользкой, неестественно длинной змеей. При его виде все внутренности Мари съеживались в комок, а обед начинал настойчиво проситься наружу. Мари чувствовала, как холодная удавка обивает ее шею снова и снова, то надавливая, то отпуская; соразмеряя силу так, чтобы продлять агонию Мари бесконечно долго, вместе с тем не давая смерти освободить ее. Она упорно прогоняла воспоминание, но мозг продолжал подбрасывать его хозяйке в самые неподходящие моменты. К сегодняшнему дню Мари уже не могла сказать с уверенностью, было ли то удушье в действительности, или же оно стало казаться ей реальным оттого, что она постоянно размышляла о нем.

Мари решила: если статуя действительно душила ее, то она заслужила такого наказания каким-то своим проступком и теперь может считаться искупленной. Если же это навязчивая фантазия, то ей стоило бы воплотиться в реальности, в наказание за то, что Мари не умеет контролировать свой ум.

Так Мари смотрела на Оникса, на людей, на зияющую тень, маячащую позади — люди тоже видели ее и прятали взгляд, чтобы не улавливать это нечто даже краем глаза. Дым сандалов, мускусов и прочих чайно-розовых палочек, купленных по дешевке у кришнаитов, застрял подавленным кашлем у нее в горле. Нет, только не кашляй, только не кашляй…

— Я скульптор, творец, это очень символично. Бог, то есть Никта, Вечная Ночь, вылепил первую версию мира. Я вылеплю вторую, лучше прежней, — говорил Оникс. Мари упустила начало его монолога. — Никта творила из тьмы, поэтому мир вышел черным. Неудивительно. Мы же будем творить из имеющегося черно-серого полуфабрикта… Через тысячелетие на возведенном нами фундаменте будет творить кто-то другой, так и должно быть. Мир будет становиться светлее и чище с каждой итерацией. Исправлять первоначальное творение не грешно: как может быть грехом желание совершенства?

— Как вы сказали, зовут Бога? — спросил кто-то. Мари не смогла определить пол спросившего. Что-то волосатое, хипповое, одетое в балахон.

— Никс. Нокс. Нуит… — он усмехнулся. — Каждый народ произносил его на свой лад, на который был горазд.

— А как же другие имена? Яхве, Адонай? — не унималось бесполое существо.

Оникс махнул рукой.

— Запомните имя нового Бога. Мое имя. Этого более чем достаточно в вашем положении. Призывайте его, и будете услышаны.

Мари удивлялась, как вдохновенно эти люди слушают Оникса. Сейчас, будучи сторонней наблюдательницей, она пробудила в себе доселе загоняемое в глубинный чулан ее души чувство, имя которому было Скепсис. Оникс восхитителен, просто прекрасен, непревзойденен, единственен и неповторим… Но все же вчера рядом с ним была только одна Мари, да изредка ошивался этот чудик Бернар, теперь — пятнадцать человек, плюс-минус, сидят, разинув рты. Откуда они все взялись? Что побудило их следовать за скульптором, показательное убийство статуей парочки грешников?

В горле Мари опять запершило. Она тихо кашлянула в кулак, но ей не полегчало. Невидимая удавка опять раскручивалась спиралью из недр ее памяти и кольцом сжималась вокруг шеи. Да когда это уже закончится?! Ей ужасно хотелось на воздух, пусть и пропитанный выхлопными газами.

«Тьма», «темный», «ночь», «Никта» — вот список наиболее часто произносимых слов, которые улавливались ушами Мари. Ей хотелось, напротив, чтобы ее муж поговорил с паствой о чем-то светлом-добром-вечном, но Оникс продолжал нагнетать мрак и ужас никтианского бытия, изредка вставляя ремарки о дивном будущем.

Оникс, как бы она ни обожествляла его, вызвал у Мари ассоциацию с полубезумным доктором из старых фильмов, вместо франкенштейновского монстра воссоздавшего гидр и горгулий. Для Мари же, видимо, была уготована роль карлика-приспешника при докторе; поскольку красавиц-жен в таких фильмах гениальные безумцы обычно не имели. Эта мысль повергла ее в раздражение.

Оникс тут же повернулся в ее сторону, и уже который раз за свою жизнь Мари убедилась, что он видит ее мысли так же ясно, как людей перед собой. Ей стало ужасно стыдно — сколько же крамольных мыслей она позволила себе за последний час! И он слышал все эти мысли, боже, боже, какой ужас…

Мари пала скульптору в ноги прямо при всех, раздирая капроновые колготки половицами.

— Воистину! — воскликнул Оникс. — Помолимся!

И паства нехотя опустилась на колени. Последним склонился и сам Оникс, к вящему удовольствию Мари. Теперь она не чувствовала себя глупо.

— Никта, рожденная и рожденный первоначальным Хаосом, родившая и родивший этот мир, услышь нас! Ты — Ночь, даруй же своим детям отблески зари, ибо мы, дети твои, заслужили радости утра, мы заслужили право нести утро всем прочим, кто еще спит в ночи. Дай же звездный свет нашей дороге…

— Ибо ночь темна и полна ужасов, — пробубнил кто-то из паствы, с самого последнего ряда. От Мари не укрылось, как Нерон накинул хвост-удавку на шею этого человека и бесшумно поднял над полом.