Нестандарт. Забытые эксперименты в советской культуре

У белых на ярмарке нынче веселье —
Люди катаются на карусели,
Круглой, блестящей, на солнце похожей.
Дети на каждом луче золотом,
Не уставая, летают кругом.
Ты на луче покружился бы тоже,
Да не пускают тебя: чернокожий.
Ты говоришь: – Я родился в стране,
В этой стране, называемой Штатами.
Рос я под солнцем с другими ребятами.
Место в Америке дайте и мне!

Пятое стихотворение повествует о неизлечимой болезни: «Это не вечер, а вечная тьма», – пронзительно декламируют мальчики поверх журчащих струнных. Стихи Родари тоже призывают задуматься о сегрегации, о «вечной тьме» расизма.

Уствольская считала, что «текст нужен сильнее»[457]. Она насыщает 2,5-минутную первую часть и 5,5-минутную третью вздохами и стонами; вторая, более продолжительная часть, в которой звучат стихи, – это скопление диссонантных ночных кошмаров. Лемар отмечает очевидные звуковые переклички в оркестровках и контрапунктах между Первой симфонией и Симфонией Псалмов Игоря Стравинского, с которой Уствольская могла ознакомиться в четырехручном переложении Шостаковича. Место действия стихотворения про карусель, однако, отсылает к «Свадебке». В остальных местах Уствольская опирается на Симфонии для духовых инструментов Стравинского[458].

Одно дело – находить точки пересечения, совсем другое – описывать музыку, так сказать, «в месте нахождения». Советские критики пытались, но, так как музыка, по сути, не исполнялась, все их выводы оставались предположительными. «Надо слышать, как поются эти песни детьми, чтобы полностью оценить выразительность и правдивость их угловатых и трогательных (но не сентиментальных!) интонаций», – пишет Арнольд Сохор о Первой симфонии, попутно обращая внимание на редкость исполнения сочинений Уствольской для оркестра и камерного ансамбля. Сохор жаждет услышать в музыке проблеск надежды: «Молодые ростки еще слабы и бледны, но они тянутся к солнцу – быть может, пока что робко, но неудержимо». Мрак, однако, отказывается рассеиваться[459]. Первый сегмент второй части, «Чиччо» – о мальчике, живущем в подвале, – дает довольно точное представление о произведении в целом. Прозрачная инструментовка Уствольской переполнена флейтами, высокими скрипками и ксилофоном. В доминирующие звукоряды входят две пары полутонов: пониженная вторая ступень – первая ступень и пятая ступень – пониженная пятая, а общий строй скорее склоняется к низкому или дубль-бемольному. Форма – строфическая с модификациями: A[aaba’] A[aaba’] C[cc] A’ [aa]. В предпоследнем разделе а текст отсутствует; в остальных присутствуют слова. Пение – распевное, с цезурами между отдельными фразами. Уствольской свойственно чередовать повторяющиеся, диссонантные созвучия с ускоренными, взвинченными секциями: траур как бы разыгрывает травму, которая послужила ему причиной. В «Чиччо» композитор использует колеблющиеся мотивы с полу– и целыми тонами в вокальных линиях, пока в аккомпанементе царят автономные остинато. Никакого развития не происходит, и одну секцию с другой ничего не связывает. Секции а продолжают свое гипнотическое движение в четвертях; во фразах c использованы половинные с точкой.

В этой секции слышно пение только одного мальчика, на чей голос гобой местами отзывается эхом. В разделе С, который открывает резкий нисходящий тритон ре-бемоль – ля в аккомпанементе, Уствольская использует «словесные картины» – не для того, чтобы просто проиллюстрировать текст, а, наоборот, «отразить» его, давая обращение мотива. К примеру, пока голос поет «Есть на земле и сады, и поляны», ксилофон взмывает прямо к небесам по полутональному-тональному семиступенному звукоряду на основе ми. Дальнейшее упоминание в тексте «тысячи брызг», которые «рассыпают фонтаны», сопровождается тубой. Уствольская, по-видимому, напоминает нам, что мальчик заперт в подвале. Никаких садов там нет и в помине, а единственные «брызги» наблюдаются только в потеках на стенах. Последние строки стихотворения Родари опущены, но композитор все равно иллюстрирует их, когда мальчик скользит словно бы по увлажненной, отшлифованной поверхности самой музыки. Опущенные строки звучат так: «Мокрую стенку потрогает мальчик / И пососет свой измазанный пальчик».