Награда

Люди осмелели, высказывали давние обиды на торговцев. Но, как ни старались Сергей Киле и Петр убедить собравшихся говорить по очереди, из этого ничего не вышло. Говорили все разом, кричали, чтобы слышнее было. И только дядя и племянник безмолвствовали. На лице Чжана была все та же загадочная улыбка.

С работы Вана сняли, потребовали, чтобы он и его дядя покинули лавку и перебрались жить в другой дом. Были предложения совсем выселить их из стойбища, но Петр не поддержал. С ним согласились и другие.

Вечером после собрания Матвей Алексеевич встретился на улице с Чжаном. Ему даже показалось, что торгаш специально искал этой встречи. Чжан преувеличенно вежливо поклонился и сказал:

— Не ожидал я от вас, доктор...

— Чего не ожидали?

— Вашими стараниями отстранили племянника от работы. Да и про меня наговорили...

— Вы сами виноваты, Чжан. Надо жить честно. Время не то. Неужели вы не поняли?

— Все понял. До свидания. Но... — Чжан пристально посмотрел на Матвея Алексеевича, — но тайга остается тайгой, милый доктор!

— Э, полноте, — сердито махнул рукой Мартыненко и пошел прочь.

— Теперь пурга три дня будет, — проговорил Иннокентий, попыхивая трубкой.

Он удобно уселся на пол у дверей и курит, изредка делая какое-нибудь замечание.

Нравится старику сидеть в доме Мартыненко. И они привыкли к ласковому, несмотря на кажущуюся суровость, услужливому и прямодушному человеку. Придет Иннокентий под вечер и сидит до полуночи. Он любит рассказы Матвея Алексеевича о войне, о дальних странах, о Ленинграде и Москве. Словно сказку слушает.

Матвей Алексеевич просматривает двухнедельной давности газеты, доставленные в стойбище только сегодня. Груша занята шитьем. Ярко горит десятилинейная лампа под жестяным абажуром, в камельке пышут жаром красные угли с синими язычками пламени. А за стеной бушует пурга, воет в трубе ветер, то дико угрожающе, то жалобно.

— А ты почему думаешь, что три дня? — спросил старика Матвей Алексеевич.

— Примета такая есть. Седьмой десяток живу, всегда так, — отозвался Иннокентий. — Это злые духи дерутся между собой, друг в друга дуют и снег бросают.

Матвей Алексеевич качает головой. Как поэтичен народ тайги, как непосредственно понимает природу! Давно собирается он записать сказки, которые ему рассказывает Иннокентий, да все как-то не выберет времени. Надо бы Ане поручить собирать фольклор.

Послышался глухой стук в дверь. Иннокентий поднялся, открыл засов. Вместе с человеком в избу ворвалось облако пара. Стряхивая снег и топая расшитыми торбасами — подарок учениц, — у дверей стояла улыбающаяся Аня. Груша бросилась раздевать свою любимицу.

— Ты что так поздно, в такую-то погоду? — встревоженно спрашивала Груша. — Можно ведь заблудиться.

— Что вы, тетя Груша, я здесь уже каждый кустик знаю.

Аня уселась на чурочку у самого камелька и, помешивая кочергой угли, сказала:

— Сегодня меня Кирилка удивил.

— Это чем же? — заинтересовался Матвей Алексеевич.

— Он написал стихи. Да, да, стихи! Правда, еще несовершенные, с рифмой там не все ладно, но — стихи. Я сердцем чувствую это. Удивительное понимание поэтического! Не верите?

Вопрос был адресован Матвею Алексеевичу, улыбнувшемуся словам девушки.

— Почему же? Верю! Перед твоим приходом я размышлял о том, что нанайцы — люди поэтичные, любящие песню, сказку, красивую легенду. А тут появляешься ты и говоришь о поэте. Какое совпадение!

Аня развязала платок, достала из кармана шубейки сложенный вчетверо тетрадочный лист.

— Почти неграмотный, читать и писать только научился, а уже сложил стихи! — с удивлением говорила девушка.

Матвей Алексеевич понимал душевное состояние молодой учительницы: не было бы этих стихов, если бы она не обучила Кирилку писать, если бы не открыла перед ним чудесный и большой мир книг.

— Ну, ну, почитай, что он там пишет, — попросил Матвей Алексеевич, откладывая в сторону газеты. — Кстати, Гомер тоже был неграмотный, да и слепой к тому же.

— Кирилка говорит, что по-нанайски — он ведь сочинил на нанайском! — получается лучше, — разъяснила Аня.

— У нас в стойбище жил такой, Бомбо звали, — заговорил Иннокентий. — Он тоже песни пел. Хорошо пел. Что увидит, про то поет. Хорошо! — Старик зажмурился от удовольствия, вспоминая песни Бомбо.

— «Книгу в руках держу», — прочитал Матвей Алексеевич первую строчку стиха. — Вот тебе, Анечка, и награда за твой труд. «И стихи Пушкина читаю», — продолжал он и задумался. — Стихи Пушкина — в далеком стойбище. «Памятник» помнишь, Аня? «И назовет всяк сущий в ней язык...» Может быть, твой ученик Кирилка — первый нанаец, прочитавший Пушкина...

Взволнованную речь Матвея Алексеевича прервал стук в дверь. На этот раз в фанзу вошел Кирилка. За ним в дверях показалась почти квадратная фигура человека в собачьей дохе до пят. Аня, увидев Кирилку, быстро спрятала листок со стихами. Ведь Кирилка просил никому не показывать. Но что делать, если так хочется похвастаться успехами ученика...

— Вот ко мне знакомый приехал, — указал на стоявшего у дверей человека в дохе Кирилка. — В гости заехал. Далеко отсюда живет. По пути, в гости заехал...